Самарянка
Шрифт:
– Не знаю, матушка, – тихо сказала Ольга, – сама ничего понимаю. Может, ей что-то померещилось?
– Померещилось, говоришь? Если б только ей одной, тогда можно предположить, что померещилось. А когда сразу трем, да так, что один за оружие хватается и палить начинает, то это уже не померещилось.
Игуменья снова задумалась, свернув записку вчетверо, как она была сложена самой Мариной, и положила перед собой.
– Надо военным сообщить, – после долгого молчания она перевела взгляд на Ольгу, – пусть своих шалунов прищучат. Наверное, напились так, что их лукавый попутал. Господи, спаси и сохрани!
И она широко перекрестилась, посмотрев на образа.
– Матушка, – робко попыталась возразить Ольга, представив себе, сколько
– Зато другие приедут, – резко ответила игуменья. – И тоже начнут наших девиц в соблазн вводить. А там до греха один шаг.
Игуменья тяжело вздохнула и уже без всякой строгости поманила Ольгу подойти ближе.
– Дети вы, дети… Хоть и выросли, а все равно неразумные, непослушные дети. Пока поймете, что все вокруг суета сует, одна суета и томление духа… Так пророк говорил. Всю жизнь свою испытал: и богатством, и любовью, и славой, и науками разными, книгами, а потом понял все, да так и написал нам в назидание о том, что все земное – сплошная суета сует и томление духа. А вы чего-то все ищете, ищете, ищете, разбиваете свои лбы, и опять ищете.
И всего вам, глупым и наивным, мало: счастья мало, денег мало, любви мало, здоровья мало. А ведь все это мимолетное, временное. Вечна только душа, которой, бедолаге, некуда в этой суетной жизни свою головушку приклонить. Вот и мечется она, плачет, пока мы живем на этом свете. А как помрем, то поздно будет о душе думать. Пойдет она – голодная, нищая, пустая, неумытая – к своему Творцу Небесному. Чем оправдается пред Ним, что скажет?..
Вот решила твоя Маринка с тем женихом счастья искать. А почему Господа не послушала? Ведь Он учит не женихов, а прежде всего Царствия Божьего искать и вечной правды его. Все остальное, по Его слову, нам само собой тогда приложится: кому жених, кому невеста, кому богатство, а таким вот, как мы, недостойные Его милостей, – келья монастырская.
– Матушка, – Ольге хотелось еще побыть рядом с игуменьей, – можно вас кое о чем спросить?
– А известно ли тебе, голубка, что не всякий вопрос к добру ведет? – игуменья ласково улыбнулась ей. – Выкладывай свое «кое-что», а то пора делом заниматься.
– Матушка, – Ольга подняла глаза, – а вы влюблялись в молодости? Ведь вы тоже были такою, как мы. Говорят, красивой были.
– Кто такую чушь говорит? – нарочито строго переспросила игуменья.
– Разные люди говорят, которые помнят, как вы сюда после войны приехали.
– Врут. Неправда все это. Ничего красивого во мне никогда не было. А вот то, что я когда-то молодой была – чистейшая правда, отрицать не стану.
– И никто в вас не влюблялся? Или вы в кого?
– Ну, влюблялся кто в меня или нет – этого я тебе точно не могу сказать, потому что сама не знаю, – спокойно ответила она. – А вот я, грешная, как отдала свое сердце одному жениху, так и остаюсь ему верна до сих пор. И другого жениха мне не нужно.
– Матушка!.. – Ольга в совершенном изумлении посмотрела на игуменью, не веря своим ушам и пытаясь понять, шутит ли она или говорит правду. – Матушка!.. У вас есть жених? Я не ослышалась?
– А что тут странного и страшного? Вон Маринка нашла себе жениха, да и тебя чуть не засватала. Значит, вам можно? А меня мой папа покойный познакомил с будущим женихом, когда я еще совсем девчушкой была, так с той поры я на других женихов не заглядываюсь. Лучше моего нет на всем белом свете.
– Матушка, милая, – Ольга все еще не верила тому, что ей рассказала игуменья, – скажите хоть, как его зовут? Откуда он?
– Откуда? – игуменья улыбнулась. – Да ты и сама, наверное, знаешь. Каждый день слышишь, откуда Он: «Иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Света от Света, Бога Истинна от Бога Истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша…». Поняла теперь, наконец, Кто мой Жених и откуда Он? Иисус Христос! И мы, инокини, обручаемся с Ним всей своей
Ольга уткнулась носом в теплый шерстяной платок, который укрывал плечи игуменьи. Она поняла, что надерзила настоятельнице, задавая ей такие глупые вопросы, и ей стало стыдно. Молчала и игуменья.
– Матушка, – снова обратилась Ольга, – а разве Христос – Жених?
– Конечно, – ответила игуменья. – Ты разве забыла, как мы пели перед Пасхою: «Се, Жених грядет в полунощи…»? Жених, и ждет Он верных Ему. А перед всеми неверными дверь к Нему захлопнется, как перед теми неразумными девами, которые побежали искать масла для светильников, да так и остались вне брачного пира. Для того людям дана молодость, зрелось, ум, здоровье и все остальное, чтобы подготовиться к встрече с нашим Женихом, успеть наполнить светильники добродетелями, а не всякой суетой пустой вроде того, о чем вам те вояки у речки наговорили с три короба, а вы уши свои развесили.
Ольга еще глубже зарылась носом в теплый платок игуменьи, стараясь понять ее слова.
– Матушка, – помолчав, снова спросила она, – почему в жизни так все сложно и трудно? Вам вот все понятно и просто, а другим – мне, например, или той же Маринке – наоборот, все непросто?
– А почему ты думаешь, что мне все так просто и легко? – игуменья пристально посмотрела Ольге в глаза. – Думаешь, крест игуменьи или даже простой инокини легок? Многие считают, что в монастыри идут калеки, неудачники, которые не нашли своего места в миру. А все гораздо сложнее… Не всем дано понять, что такое монашеские обеты, оттого и колеблются, как былина на ветру. Когда большевики монастыри закрыли, куда монахи делись? Одни на страдания и смерть пошли, на Голгофу, а другие – в мир: семьями обзавелись, женились, замуж вышли, детей нарожали и забыли, в чем пред Богом обеты давали. Вот как все сложно и непросто! Так что, деточка, не верь, что в монастырях собрались одни неудачники, которым не повезло в миру. Неправда это. В монастырь идут сильные духом, а слабые, наоборот, не выдерживают этой жизни, убегают. Наша жизнь и впрямь трудная, а вместе с тем счастливая. Кому трудная? Гордым, непокорным, тем, кто ищет во всем своей воли, а не Божьей. А тому, кто смирен и кроток, Господь дает благодать, и тогда крест стает не мукой, а счастьем.
Ольга молчала, думая над тем, о чем говорила ее наставница.
– Деточки..., – игуменья ласково погладила Ольгу по голове. – Мне действительно в какой-то мере легче, чем вам. Я росла и воспитывалась в глубоко верующей, православной семье. Моя покойная бабушка сама игуменьей была, а папа священником. Его в тридцать седьмом арестовали и лишь много лет спустя открыли правду, что он был расстрелян за веру. Папе ведь тоже предлагали сытую спокойную жизнь, но с одним условием: отречься от своей веры и сана. Папа на эту сделку не пошел, а выбрал смерть. Такое воспитание было. Поэтому нам легче, чем вам. А вас кто теперь воспитывает? Телевизор воспитывает! Танцульки воспитывают, клубы, кино, тюрьмы… Теперь вот сектанты тоже взялись за ваше воспитание, рассказывают, что они Бога проповедуют. Распинают они Бога, а не проповедуют! Вот что творят в своем безумии! И вас, неразумных, тому же учат.
– Матушка, простите меня, – чуть слышно прошептала Ольга.
– Тебя Господь привел в Свою Церковь, – ответила игуменья. – Помни это, дорожи и не ищи ничего другого. Нам дано покаяние. А тот, кто бежит от креста, на покаяние не способен. Кто сходит с креста, бежит от него и ищет легкой беззаботной жизни, каяться по-настоящему не умеет. Запомни это, голубка!
Ольга в пояс поклонилась, прося благословения.
– К роднику тебе хватит ездить. Другое дело найдем, – немного помолчав, сказала игуменья. – А с военными я непременно поговорю. Жаль, что ты патроны в речку выбросила, жаль. Ишь, герои выискались! А если б и впрямь выстрелил? Что б тогда было, а?