Самая красивая женщина в городе и другие рассказы
Шрифт:
– Я ее мама, - ответила старушка.
– А вы - человек из аэроплана?
– Я - человек из автобуса.
– Глория прочла колонку. Она сразу поняла, что это вы.
– Чудесно. Что теперь будем делать?
– О, заходите же.
Я зашел же.
– Глория, - завопила старушка.
Вышла Глория. Как и раньше нормально выглядит. Еше одна здоровая рыжая техасская бабца.
– Проходите сюда, прошу вас, - сказала она.
– Извини нас, мама.
Она завела меня к себе в спальню, но дверь не закрыла. Мы
– Чем занимаетесь?
– спросила она.
– Я писатель.
– О, как мило! Где вы публиковались?
– Я не публиковался.
– Значит, в некотором смысле, вы не совсем писатель.
– Точно. И живу я в борделе.
– Что?
– Я сказал, что вы правы, я в самом деле не писатель.
– Нет, я имею в виду другую фразу.
– Я живу в борделе.
– Вы постоянно живете в борделях?
– Нет.
– А почему вы не в армии?
– Не прошел психиатра.
– Вы шутите.
– Я рад, что нет.
– Вы не хотите воевать?
– Нет.
– Они Пёрл-Харбор разбомбили.
– Я слышал.
– Вам не хочется воевать против Адольфа Гитлера?
– Да нет, не очень. Пусть лучше кто-нибудь другой.
– Вы трус.
– Да, трус, и дело не в том, что мне противно убивать человека, просто мне не нравится спать в казарме, где храпит куча народу, а потом чтоб меня будил своим горном какой-нибудь придурок-недоёбка, и мне не нравится носить это чесучее унылое говно оливкового цвета: кожа у меня очень чувствительная.
– Я рада, что в вас есть хоть что-то чувствительное.
– Я тоже рад, но лучше б это была не кожа.
– Может, вам следует кожей и писать.
– Может, вам следут писать своей пиздой.
– Вы омерзительны. И трусливы. Кто-то ведь должен обратить вспять фашистские орды. Я помолвлена с лейтенантом Флота США, и если б он сейчас был здесь, он бы вас хорошенько проучил.
– Наверняка проучил бы, и я от этого стал бы еще омерзительней.
– По крайней мере, он показал бы вам, как быть джентльменом с дамами.
– Вы, наверное, правы. Если б я убил Муссолини, я бы стал джентльменом?
– Конечно.
– Пойду запишусь немедленно.
– Вас не взяли. Помните?
– Помню.
Мы оба долго сидели, ничего друг другу не говоря. Потом я сказал:
– Послушайте, вы не против, если я у вас что-то спрошу?
– Давайте, - отозвалась она.
– Почему вы попросили меня сойти вместе с вами с автобуса? И почему заплакали, когда я не вышел?
– Ну, у вас лицо такое. Чуть-чуть уродливое, знаете?
– Да, знаю.
– Ну, оно уродливое и еше трагичное. Мне просто не хотелось отпускать от себя эту вашу "трагедию". Мне стало вас жалко, вот я и заплакала. Как у вас лицо таким трагичным стало?
– Ох ты ж господи боже мой, - сказал я, затем встал и вышел вон.
И шел пешком до самого борделя. Парень на
– Эй, чемпион, где губу расквасили?
– Да тут из-за Техаса схлестнулись.
– Из-за Техаса? А ты был за или против Техаса?
– За, конечно.
– Умнеешь, чемпион.
– Я знаю.
Я поднялся наверх, сел на телефон и заставил парня набрать мне редактора газеты.
– Это Буковски, друг мой.
– Вы встретились с девушкой?
– Я встретился с девушкой.
– Как получилось?
– Прекрасно. Прекраснее некуда. Наверное, целый час дрочил. Так и скажите своему обозревателю.
И я повесил трубку.
Спустился вниз, вышел наружу и отыскал тот же самый бар. Ничего не изменилось.
Здоровенный парняга по-прежнему сидел на месте, по пустому табурету с обеих сторон. Я сел и заказал 2 пива. Первое выпил залпом. Затем отпил половину второго.
– А я тебя помню, - сказал парняга, - что там с тобой было?
– Кожа. Чувствительная очень.
– А ты меня помнишь?
– спросил он.
– Я тебя помню.
– Я думал, ты сюда никогда не вернешься.
– Я вернулся. Сыграем?
– Мы тут в Техасе в игры не играем, чужак.
– Вот как?
– Ты по-прежнему думаешь, что техасцы - говно?
– Некоторые - да.
И я вновь оказался под столом. Вылез, встал и вышел. Дошел до борделя.
На следующий день в газете написали, что Роман не удался. Якобы я улетел обратно в Новый Орлеан. Я собрал шмутки и пошел на автовокзал. Добрался до Нового Орлеана, нашел себе законную комнатёшку и расположился. Пару недель хранил газетные вырезки, а потом выбросил. А вы бы что оставили?
ШЕСТЬ ДЮЙМОВ
Первые три месяца моей семейной жизни с Сарой были приемлемы, но уже немного спустя я бы сказал, что у нас начались неприятности. Она хорошо готовила, и впервые за много лет я неплохо питался. Вес начал набирать. А Сара начала отпускать замечания.
– Ах, Генри, ты начинаешь мне напоминать индюшку, которую фаршируют к Дню Благодарения.
– Так и есть, бэби, - отвечал ей я.
Я работал экспедитором на складе автомобильных запчастей, и зарплаты едва хватало. Единственными радостями у меня было пожрать, попить пивка и залечь с Сарой в постель. Не совсем полнокровная жизнь, но мужик должен брать, чего дают.
Сара - это уже много. На ней ясно читалось одно: С-Е-К-С. По-настояшему я узнал ее на вечеринке для работников склада. Сара там служила секретаршей. Я заметил, что никто из парней к ней и близко не подходит, и не понял, почему. Я никогда не видел более сексапильной женщины - да и дурой она не казалась. Я подобрался поближе, мы выпивали и беседовали. Она была прекрасна. Хотя что-то странное проскальзывало в ее глазах. Она на тебя смотрела, а веки, казалось, не моргали.
Когда она отправилась в уборную, я подошел к Гарри, водителю.