Самая мерзкая часть тела

Солоух Сергей

— Ой, — вскрикивает Маринка Воропаева. Хватает подругу за вторую ладошку. И поет, ликует, буквально на себе несет, затаскивает на третий этаж.

— Сейчас отмоем. Отстираем мигом. Погладим. Даже пятнышка не будет.

И никаких революций. Приливов и отливов. Внезапных озарений на почве счастливого, внепланового воздержания. Лужа, последнее препятствие, и та преодолена. Кругом на месте не последует.

"Нет, знаешь что, Маринка? Завтра. Сегодня у меня в четыре встреча, а мне еще домой заехать надо".

Чуда не будет. Ночной сказочник-дождик

не благоприятствовал любви. Только лишь — оперативным и следственным действиям. Лейтенанты открыли входную дверь блестящим, новехоньким дубликатом ключа. Вошли как сквознячок. Бесшумно миновали коридор, а в комнату ворвались. Вломились. Ласты завернули. В такую позу поставили Иру Малюту, что в зеркало взглянуть уже никак нельзя. Только почувствовать макушкой. Холодок серебра ощутить, в котором еще пять секунд назад отражалась Ирина Афанасьевна, не только сверкая левым золотом, но и чужим костюмчиком шурша. Новеньким, синим, воропаевским.

— Закрыла! Закрыла! — включилась за спиной хозяйка. Завыла строго по плану, согласно предварительной договоренности. — У мамки в комнате закрыла и обокрасть хотела.

— Ты чё, совсем? — сверчок пытался крылышки расправить в горле Малюты, но стало узким.

— Ой, помогите, помогите, — грудь Воропаихи вздымалась и без поролона. Очень выразительно. Льняные локоны ночной завивки дивно смотрелись на фоне гневного румянца. Конечно. Ведь накануне, буквально вчера, эти энергичные люди в форме по-дружески, наглядно и доступно, объяснили девушке суть. Есть в уголовном кодексе статья. Двести восьмая. Торговля краденым. И предусматривает от пяти и до семи, если деяние попахивает умыслом и промыслом.

— Воровка, мерзкая паскуда, — Маринка возмущалась совершенно натурально.

Пять с плюсом. Получилось. Не зря вчера Андрей Дементьев пыль поднимал. Даже с мамашей побеседовал. Встретил у проходной, до остановки проводил. Любезно. Ход операции «Сирена» изложил. Видную роль внештатного сотрудника Марины В. немного приоткрыл. И без вопросов. Дисциплинированная Зинаида Алексеевна сегодня после смены отправилась к подруге. Поехала, приобщенная к великим тайнам государственного устройства и функционирования. Пошла смотреть котят и фильм, очередную серию киноэпопеи "Вечный зов".

Ковал железо Андрей Михайлович. Пока алело, багровело, гнул. Нужную форму придавал. Точил. И к двадцать одному ноль-ноль уже имел в руках три документа.

Во-первых, собственноручное заявление гражданки Воропаевой Марины Викторовны. Сигнал о грабеже.

Во-вторых, протокол задержанной на месте преступления студентки первого курса Южносибирского мединститута Малюты Ирины Афанасьевны.

И третье, чистосердечное признание.

Документ, написанный твердой рукой трезвого человека. Под диктовку, но это исключительно с целью минимизации орфографических ошибок. Столь важной и необходимой для четкого и связного изложения причин. Мотивов, побудивших Ирину Афанасьевну Малюту оговорить, оклеветать солдата срочной службы Дмитрия Васильевича Швец-Царева.

"… из чувства мести, ревности

и с тайным намереньем шантажировать в дальнейшем его и членов семьи указанного молодого человека для получения денежного выкупа".

Трижды в теченье вечера Малюта, обманщица, воровка, пыталась расцарапать менту рожу. Дважды швыряла ему в морду тяжелые предметы. Только ни разу не попала. Зато сомненья отмела. И это куда важнее. Туман сошел. Кровоснабженье мозга восстановилось. Девица теперь точно и определенно знала, что с ней произошло два дня тому назад. Но главное, что надо сделать. Буквально завтра.

Рот

Цель жизни, смысл существования появился и у Лени Зухны. На несколько мгновений пропал, погасла звездочка. И снова вспыхнула на горизонте. Сигнал. Ориентир. Спичка в руке бесконечно далекого друга. Зажглась над широким Красным проспектом. Как индикатор. Плюс-минус ночной стереофонии. Сейчас еще разок мигнет, и музыка польется. Неповторимая. Прекрасная.

И Леня уже не расстанется с ней. Весь уйдет, растворится в ее космическом настое, политуре. Станет астральной четвертушкой, восьмушкой, тридцатьвторой. Неотъемлемой частью всех сразу мелодий с акцентом на слабую долю. И не будет больше черных дней и черных ночей, лишь годы. Световые. Парсеки, бесконечные, словно пять змеек нотного стана, с ящерицей, скрипичным ключом во главе. Не выпьешь и не съешь.

Да, он исчезнет. Пропадет для них для всех. Сейчас. Нырнет, как рука, в карман боковой улицы. Тихонечко вибрируя. Монеткой покатится на звук колес. На запах транссибирских поездов. Дух, демон. Словно волна, проникнет в скворечню общего вагона. В спину толкнет электровоз. Стекло и железо. На запад. На запад. На небо. По землю. Прочь с плоской земли.

Он прорвется. Уйдет по дну карельского озера. По льду Финского залива. Выйдет на ту сторону. Вынырнет. И встретит Джима. И лица осветит огонек. И они закурят.

Иди сюда. К'мон.

А люди вокруг Лени пели. Радовались. У них был свой повод. Земной. Володя Само, художественный руководитель ВИА "Алые паруса", расстался с холостой жизнью. Женился. Как начал десять дней тому назад в столице нашей родины, городе Москве, так и не мог остановиться. Женился в каждом городе гастрольного турне. В иных и по два раза выходило. Случалось. А вот в разгульном и широком Новосибирске неугомонный Вова, похоже, собирался даже одновременно. Над речкой Обь. На беленькой и черненькой.

Как и положено высокому блондину, любителю четушек, флакончиков, походных фляжек малого объема, он вел голубушек. Буквально нес и правую, и левую. Решительно придерживал за шейки. Нежно. Шествовал во главе шумной кавалькады, растянувшейся на полквартала. Ветер заплетал буйные Володины кудри. Ночной зефир веселился со всеми. Песню подхватывал и раздавал отставшим товарищам.

Секреты тела худрука лишь в радиусе трех метров. Бросал под ноги молочную слюну и лимонадные брызги пота. А слова, разумное, доброе, вечное, улетали, колбасили за версту и дальше, дальше, дальше: