Самая мерзкая часть тела

Солоух Сергей

Явно не сокол-Сима. Орел. Хозяин полей и рек. Этот трезвонил, не переводя дыханья. Трубил. Гудел. Готов был мордой влезть. Юлою выскочить из трубки. Вот как хотел общаться. Свинья.

— Ну что, кинозвезда? Должок-то будем отдавать? — хрюкал. Причмокивал. Облизывался. Очередной претендент.

— Или ты думала, забуду и прощу? Ась? Плохо слышу, повтори-ка?

Трещало электричество. Как будто жеребец всей рожей терся. Скреб. Щетиной чиркал о трубу. Ну хоть прикуривай.

— Але, подстанция? Ну, ты, давай решай, «Томь» или «Кузбасс»? Счетчик-то тикает.

Сам Симка предпочел бы кабак на Весенней.

«Кузбасс». Полюбовался бы еще раз. Поглядел в унитаз. Все ли кораблики уплыли? Черные гуси. Чао-какао.

Вчера он рвал и жег. Рвал и жег.

Сукин сын Вадька бумажку отдал не сразу. Сначала потомил. Братан. Взял бабки тихо и незаметно. Под столом. А мятый, вчетверо сложенный листок, вертел как ветер во дворе. Показывал высший пилотаж. Над тарелками с салатом и шашлыком. У всех на глазах. Выписывал восьмерки и круги. Осень изображал. Очей очарованье. Пока Симка не выхватил. Не сцапал капустницу в полете. Бутылку белой грохнул. На скатерть уронил, а соус — себе на брючки. Устряпал плисовые.

Хапнул писульку и тут же побежал в сортир. Понесся. Кинулся. Но не колени замывать. Читать. Любимой строчки разбирать. Горячие признания пьяной дуры. Заявление гражданки. Придаточные без главных. Заперся в угловой кабинке и учил наизусть, словно «Бородино». А потом рвал. Снег делал. Мелкий-мелкий. Весенний, грязный. Сложил две горки. Верблюда на фаянсовом кружке очка. И сжег. Ликвидировал. Носком ботинка спихнул чаинки в серую вазу. И пять раз смыл. Десять. Пятнадцать.

Это помнил. Водовороты. Отчетливо и ясно. Черные рыбки. Упрямые мальки. А после — шиш. Обрывки кинопленки. Сеанс в пионерлагере.

Пил со всеми. Коньяк, сушняк, портвейн и водку. Опускал градус и тут же поднимал. Хлестал стаканами, размахивал трехзубой вилкой. Грозился укокошить тут же на месте врача футбольной команды. Пустить в расход брательника. Вадяна. Потом пытался размазать. Прижать тупым жигулевским передком к бетонному фонарному столбу. Хотел выдавить кишки родимому. Теплую печенку с селезенкой. Не получилось. Свои едва не вылезли, не выпрыгнули. Где и когда, не помнил. Но точно на ходу. Блевал прямо в окно, не снимая ноги с педали газа. Тягу создавал. Форсаж.

На развороченном асфальте у Щетинкиного лога лишь чудом не разнес подвеску. Подпрыгнул. К черту. Едва не забодал Луну. Чуть было не покалечил китайского засланца. Только колпак потерял. Остановился. Вылез. Подобрал. Стал надевать, но очи сомкнулись. Устал. Припал плечом к горячему крылу тележки и задремал. Уснул, бедолага.

Солнышко разбудило. Какой-то бродяга. Кривой дупель. Маломерка. Попытался на зорьке снять с лапы командирские часы. Хотел узнать время. Свериться с Гринвичем. А получил в хавальник. И все. Не стал его Симка колесами утюжить. Вошел в положение. Недавно сам готов был из-за сотни, недостающих трех копеек душить и резать. А теперь все. Ни долгов, ни обязательств. Путь свободен. Только башку приделать к телу. Склеить мозаику жидким и холодным. Слабоалкогольным.

Даже не поглядел на мужичка. Оставил в луже умываться, а сам уехал. Поколбасил на правый берег. Шайба открылась в семь утра. Народная лечебница у речного вокзала. Точна, как куранты кремлевской башни, только обходится без гимна. И правильно. На кой тут помпа? Ранние клиенты — люди без претензий. Общественности сторонятся. Подцепят

пару и в кусты.

А Симка сел на лавочку под тополь. Сдул пену, увидел реку. Влил пузырьки — два белых теплохода. Весна. Листочки. И эрекция. Первая за три последних дня. Подснежник. Алый мак. Жаль, некому преподнести. Но ничего, теперь направо и налево будет раздавать. Свободен.

Плюхнулся на кожимитовое сиденье своей тележки, отрыгнул здоровым ячменным духом и порулил домой. А там покой и тишина. Все на даче. Нажрался вчерашнего пирога. Зажевал сладкое смесью картохи и кеты. Засосал литр молока и завалился спать. Общий привет.

Спал до полпервого. Подушку обнимал. Дышал в атлас. Размазывал слюнку по льну. Тот сон, вторничный, сладкий досмотрел. В субботу прокрутил два раза. Никто не помешал. С таким отвесом пробудился, что хоть сейчас в грушевый сад беги. Перевернулся на спину — мачта и парус. А Лерка Додд не знает. Эх, дура баба, такой красавец, молодец и твой. Симка откинул простыню. Поднялся и сразу к телефону. Доложить.

— Что, значит, не получится сегодня? Ты это брось.

Дурная Лиска кусала Леру за ногу. Тоже играть хотела.

— Так у меня же съемка, Сима.

— В субботу? Не бреши.

— В том-то и дело, что в субботу. Поедем в «Юность», будем там записывать программу дискоклуба Горного для новой передачки.

— Хо-хо, гы-гы-гы! Пойдет. Ништяк. Мы это любим, танцы-шманцы. Когда заехать-то за тобой? За час намазаться успеешь?

— Уже в порядке, не волнуйся, за мной давно пошла дежурка со студии. Полчаса назад, вот жду с минуты на минуту.

— Ну, тоже катит. Нормалек. Значит там встречаемся. Начало-то во сколько? В шесть? Ну все, замерено. Чулочки красненькие только не забудь надеть.

Ню-ню-ню.

Козел. Счастливо тебе там наловить впотьмах полиамида всех цветов. И маленьких бесцветных насекомых, живущих на красном, синем и зеленом. Чулочной фауны и флоры. Дави на газ, зоолог.

Кинула. Легко. На кожно-гальваническом уровне. Даже и не задействуя центральную нервную систему. Не прекращая дурачиться с собакой. Большой палец правой ноги то отдавая на съеденье, то пряча за лодыжку левой. Вот так бы и другого оставить с носом. В калоше. Ровно дыша и улыбаясь. Сделать, помешивая ложечкой сахар, постукивая на редакционной «Эрике». Или ни-ни? Ни в коем случае? Спасибо вам, товарищ Курбатов, что вовремя нарисовались. Обдали жаром сердца, ставридами подмышек. Подали липкую ладошку, присоску протянули в трудный момент. В нелепый час, когда Алешка всех насмешил.

Не, не дождешься. Кукиш с маслом. Завтра поставишь нолик в ведомости, и послезавтра. И в среду будет пусто-пусто. Приветик, голубой экран. Не влезла девушка в твою диагональ. Уши мешали. Хобот. Хвост. Пройдет неделя. Две, и отец скажет, сам, бросит между прочим за обедом… или за ужином…

— Ты, Валя, вот что… Василий завтра трудовую принесет, будешь теперь…

Кем, чем? Секретаршей? Лаборанткой? Распространителем билетов в филармонии? Кукушкой в часах! Только у той готовый график, а здесь не знаешь, сколько ждать. Своего полдня или полуночи. Когда придет, явится и будет стоять, виновато опустив ресницы. Дурачок. Даже прощенья просить не умеет, только улыбаться и пуговицу теребить. Что, милый, забыл, как это делается? Иди сюда, я научу. Я помню.