Самая настоящая Золушка
Шрифт:
Но возвращаться за цветами уже поздно, тем более, что прямо сейчас мне нужно ее увидеть: понять, что с ней все в порядке, что она там, в палате, а не исчезла в неизвестном направлении.
Открываю дверь, но ладонь на пару секунд словно приклеивается к ручке. На костяшках остались ссадины от моего ночного безумства и припухлость от ударов по Ерохину. Я быстро вхожу и первым делом прячу обе руки в карманы брюк.
Катя лежит на кровати, и облегчение сдавливает горло. На телевизоре какое-то старье: она их любит, пересматривает, хоть знает наизусть.
— Привет, —
Я знаю, что с ней все хорошо: я все время на связи с ее лечащим врачом, и уже в курсе, что удар головой не выльется ни во что тяжелое. Нет никаких нарушений функций работы мозга и уже завтра я смогу забрать свою Золушку домой.
Но у Кати другая проблема. Если бы я сам не был человеком «с браком», мне было бы куда тяжелее поверить в то, что кто-то абсолютно здоровый может вот так, по доброй воле, вычеркнуть из своей памяти целый год жизни. Но я верю, что в жизни случается и гораздо более грустное дерьмо.
— Александр Викторович вышел минуту назад, — вместо приветствия отвечает Катя и нервно перебирает простыню. — Вы не столкнулись?
К счастью, нет, но говорить этого вслух я не буду.
Похоже, здесь сегодня побывало все «счастливое семейство». Хорошо, что одному его члену я хорошенько врезал. Как минимум неделю он вряд ли высунет из конуры свой расквашенный нос.
— Нет, не столкнулись.
Прохожу дальше, оценивая взглядом самое оптимальное место, куда можно сесть. Катя паникует и начинает комкать несчастное одеяло еще сильнее, когда я присматриваюсь сперва к краю кровати, потом — к подвинутому к ней стулу.
Она сказал, что ей неприятны мои прикосновения.
И даже не осознает, каким явным становится ее облегчение, стоит мне сесть в кресло у дальней стены.
— Завтра днем я заберу тебя домой, доктор считает, что эту ночь тебе лучше провести здесь.
— Я подумала… что может быть…
Она прячет взгляд, поправляет волосы и пару раз морщит спинку носа.
Нервничает. Очень сильно нервничает. Кое-чему она научила меня сама, показала, что может означать ее лицо, когда она делает то или это, но многое, гораздо более многое, я научился читать сам.
— Может мне действительно пожить у Александра Викторовича? — наконец, договаривает до конца.
— Нет, — без паузы отвечаю я.
— Почему? — Катя снова морщит нос. — Он сказал, что в кругу семьи…
— Нет, — прерываю, уверен, длинный перечень причин, почему там ей будет хорошо, комфортно и гораздо лучше, чем с таким монстром, как я. — Ты даже отцом его назвать не можешь, Катя. А вся его семья — чужие тебе люди.
Она согласно кивает, но я снова без труда угадываю недоверие на ее лице.
Что ей сказал Морозов? То же, что и мне, когда ввалился в дом и увидел Катю на полу?
— Он считает, что это я тебя столкнул. — Мне не нужно спрашивать — я знаю.
Катя молчит, но это даже лучше, чем если бы она сказала «да». Более очевидно.
— Мы прожили вместе целый год,
Зато у меня достаточно доказательств «крепкой любви» Татьяны и двух ее мелких гадюк, но я не Морозов и не буду расшатывать хрупкое душевное равновесие моей Золушки. Есть вещи, которые нужно отставить в прошлом, раз уж судьба дала нам еще один шанс.
— Последнее, что я помню — твое… предложение. — Катя садиться на кровати, поджимает под себя ноги и на этот раз смотрит на меня во все глаза. Боль от нашего соединенного взгляда приятно будоражит мое почти мертвое тело. Я словно оживаю, наполняясь тем, что знакомо и привычно. — Шел дождь, ты выбежал на улицу, и я… Что я тебе сказала, Кирилл?
Впервые в жизни я рад, что иногда могу просто «отключать» свое лицо, как монитор — и все картинки моих мыслей перестают отражаться на моем личном экране.
Мне придется сказать ей.
И пойти на сделку с совестью.
— Ты сказала: «Да», — отвечаю я — и глаза моей Золушки вспыхивают счастьем.
Я попаду в ад за это, но прежде проживу счастливую — насколько это возможно — жизнь.
Глава шестнадцатая:
Кирилл
В тот момент, когда я за минуту промокаю под дождем, а Катя стоит рядом и спрашивает, все ли со мной в порядке, я осознаю, что на долго меня не хватит. Что я уже работаю на пределе возможностей: мои внутренние поршни вот-вот остановятся, и наружу полезет вся очевидность моей болезни. И тогда все очень усложнится.
Простой план «женись на дурочке, перепиши на нее геморрой и не сходи с ума» полетит в тартарары.
Придется ускориться.
Она меня любит, она меня боготворит, словно я какой-то модный красавчик-певец. И я воспользуюсь этим без зазрения совести. В мире, где таким, как я, приходится каждый день бороться за свое место под солнцем, никто не станет разбрасываться подарками судьбы.
— Что? — переспрашивает Катя, когда я делаю ей предложение.
Во что я вляпываюсь? Может быть, Лиза права — и я не должен обманывать бедную влюбленную дурочку? Использовать людей, как картинки с подсказками — что бы на это сказала мать? Я не знаю, а вот отец явно был бы доволен: маленький урод-сын, наконец, пошел по его стопам, начал делать грязные вещи, не побоялся испачкать руки.
Замарашка закрывает глаза и ее медленно, словно она забыла, как удерживать равновесие, клонит в сторону. Если не протяну руку — она упадет.
Но я не хочу притрагиваться к ней.
Во мне до сих пор слишком много хаоса, лицевые мышцы горят от непонятного напряжения. Мне достаточно последнего пинка, чтобы случился приступ.
Если кто-то увидит меня в таком состоянии, все странности Кирилла Ростова перестанут быть «эксцентричностью миллионера».
Но замарашка продолжает падать.