Самая счастливая, или Дом на небе (сборник)
Шрифт:
Я смотрю на послевоенные фотографии и вспоминаю Волгу, горячий песок отмелей и лодки, пахнущие дегтем, и наш дом, весь в черемухе. Где-то там, в рощах подсолнухов, в буйных зарослях лебеды и крапивы, с самокатом и деревянным ружьем, затерялось мое детство. Убежало босиком по теплым дождевым лужам туда, где скрипят телеги во ржи и на перекатах плещет рыба. Его уже не догнать.
В детстве мне всегда не хватало времени, и я постоянно бегал: к друзьям — через огороды и дыры в заборах, на базар — по рассохшимся мосткам, в керосинную лавку — по шпалам и мостовой. Бегал, и когда
Помнится, все хотелось сделать что-нибудь необыкновенное, только, что именно, никак не мог придумать и все силы тратил в бег. Я торопился жить и не задумывался над тем, что дни один за другим уходят безвозвратно, навсегда. Целыми днями я носился как очумелый и не уставал от ошеломляющей гонки, только когда нужно было бежать в школу, чувствовал себя уставшим и переходил на шаг. И всегда опаздывал.
— Что ж ты все время опаздываешь? — сказал как-то учитель. — Вчера на улице так бежал, чуть меня не сшиб. Даже не заметил, а в школу еле плетешься. Ты, конечно, способный, но очень несобранный, и если не возьмешься за ум, плохи будут твои дела.
Когда я немного подрос, то заметил, что не так уж много людей и дел, к которым надо спешить. И я стал редко бегать. Только, когда я это понял, кончилось мое детство. Но то немногое, что отфильтровалось временем, с годами для меня приобрело настоящую ценность. Это прежде всего нравственная чистота и доброта в людях, трудолюбие, влюбленность в свое ремесло, любовь к растениям и животным…
Станция Аметьево была дощатая, в пыльных струйках солнца. Тонкие доски просвечивались насквозь. Доски были красные, с темными прожилками смолы. Было хорошо сидеть в тени станции и смотреть на убегающие рельсы. Прислонишь ухо к горячему рельсу и услышишь, далеко ли поезд… Прогромыхает товарняк, упругий ветер ударит; сосчитаешь вагоны, на последнем парень с зеленым и красным флажками — подмигнет, улыбнется. Товарняк мчал в Юдино, потом в ВРП и дальше, через станцию Обсерватория, в город Зеленодольск.
Нам со Славкой все время казалось, что там, за Зеленым Долом, начинаются большие и шумные города, где жизнь гораздо интереснее, чем в нашем захолустном поселке. Долго мы собирались отправиться в путешествие, и вот однажды утром, когда родители ушли на работу, набили в сумку еды и зашагали в сторону Юдино… Вначале спешили, почти бежали, боялись, что догонят, но когда поселок скрылся за поворотом и полотно углубилось в седой ельник, пошли медленней. Постепенно ельник сменили сосны, они подступали к самым рельсам, и дорога была пружинистой, устлана хвоей. Вскоре показалось Юдино. Одноколейный путь веером разбежался на запасные пути, где стояли прокопченные платформы и цистерны; из депо выходили паровозы, гремели буфера, горели тормозные колодки, разнося запах жженого железа. Некоторое время мы смотрели, как на разогретых механизмах маневрового шипит масло, вдыхали запах сладкого пара и смазки.
…Паровозы моего детства! Красноколесные трудяги с блестящими латунными свистками! Они доживают свой век в заброшенных тупиках, ржавые, поломанные. И никому не придет
…После Юдино мы со Славкой шли по тропе вдоль железнодорожной колеи, среди берез — они пахли свежестью и слепили белизной. Недалеко от ВРП на одной из полян заметили парня в соломенной шляпе; он рвал траву и бросал в корзину; увидев нас, кивнул:
— Привет, ребята! Ну-ка помогите собрать пастушью сумку.
— Какую сумку?
— Пастушью. Эта трава называется «пастушья сумка», — парень показал на растения, у которых листья были как зеленые капли. — Она лекарственная. Я собиратель лекарственных трав.
Мы со Славкой присели, стали рвать траву.
— А вот этот цветок «иван-да-марья», — парень поднял тонкий стебель с желтыми цветами. — Его не рвите, ядовит. Если у коровы горькое молоко, значит, объелась иван-да-марьи…
Когда корзина доверху заполнилась травами, парень сказал:
— Ну спасибо, ребята, подсобили! В благодарность покажу вам растения-хищники. Хотите?
— Еще бы! — выдохнул Славка.
— А разве есть растения-хищники? — спросил я.
— Сейчас увидишь, — парень махнул рукой. — Пошли!
Мы бросились за ним по тропе; на ходу он говорил:
— Эти растения питаются насекомыми. Растут у болот, где полно насекомых, и выделяют липкую жидкость, похожую на росу. Завлекают любопытных букашек… Эти хищники красивые. Их даже выращивают в оранжереях. Но не питаясь насекомыми они растут плоховато, иногда совсем чахнут… Вот здесь!
Он остановился у болота, присел на моховую кучку и показал на круглые листья с вереницей красных ресниц.
— Видите? На конце каждой ресницы блестит капля слизи, как роса. Потому растение и называют росянкой.
Над росянкой запищал комар. Увидел каплю, захотел, наверно, напиться, сел и прилип. И ресницы сразу стали сгибаться над комаром; одна за другой, как застежки-«молнии». Комар отчаянно пищал и барахтался, но еще больше увязал в слизи. Скоро и края листка свернулись, совсем комара закрыли.
— Ну вот! — вздохнул парень. — Через день-два листок раскроется, а от комара останутся одни крылышки. Растение всосет его… Иногда и жуки попадаются. Сильный еще вырвется, а маленький так и погибнет, — он бросил на соседний лист песчинку, и лист сразу свернулся.
— За насекомое принял, — засмеялся парень. — Но скоро распознает обман и раскроется.
Мы со Славкой сидели потрясенные, ведь стали свидетелями удивительного зрелища. Почему-то сразу расхотелось идти в большие города. Мы вспомнили, что и в аметьевских лугах есть такие же травы, только раньше мы и не замечали их.
Это было моим первым и самым лучшим путешествием. Тогда я впервые понял, какое это счастье — познавать мир, тогда в меня вселилась не проходящая жажда к странствиям. И теперь, когда мне надоедает все окружающее, когда приедается привычное, когда перестаю замечать предметы, понимать их назначение и смысл, я отправляюсь путешествовать, и каждый раз возвращаясь, нахожу много необыкновенного в обыкновенных вещах.