Самая шикарная свадьба
Шрифт:
1. Не терять самообладания.
2. Соблюдать дистанцию.
3. Не вешаться на шею.
Так что моего звонка Влас не дождется!
А взять Кронского! Полгода вымаливал у меня прощение за свою гнусную, низкую измену, и стоило ему только добиться цели, как он бежал! Да еще с какой мыслью! – что его могут спасти от импотенции монахи! Ужас!
После разрыва с «Лучшим человеком нашего времени», я почувствовала себя покинутой, одинокой и никому не нужной. Одним словом, я впала в чудовищную двухчасовую депрессию, размышляя над тем, какая я несчастная и как подло со мной обошлись Влас с Алексеем.
По истечении второго часа я вспомнила мудрое изречение потомка
Проснувшись в полдень, я сладко потянулась в кровати и подумала: «Как хорошо просыпаться одной! Никто не упирается в тебя своими коленками, никто не придавливает твое тело тяжелой сонной рукой к постели, не храпит над ухом! Никому не нужно делать завтрак! Никто не будет ворчать, что курить по утрам вредно! Правда, и кофе в кровать тоже никто не принесет, но это не беда! Сама сварю».
Выпив три чашки крепкого кофе и выкурив с наслаждением первую сигарету дня, я села за компьютер и решила сегодня перечитать роман о неземной любви, предательстве и измене. Я прочла первую страницу и…
Дзз… Дззззззз….
– Манечка, деточка! Это я, твоя бабушка, на! – шептала Мисс Бесконечность в трубку (видимо, «сыночек» шастал где-то рядом). – Да что ж это такое творится! Панкратушку-то опять в деревню отправили, на! Разлучники-и-и! – завыла она. – Мы даже конфетти не успели раскрасить к Новому году! А Жорик теперь никуда не поедет, тут будет сидеть, за мной следить! Ой! – испуганно воскликнула она. – Жорочка! Что ты хотел, сыночек? – ласково спросила «Джульетта» и бросила трубку.
Я снова углубилась в чтение. Но не тут-то было!
Дзз… Дзззззззз……
– Машка, привет! Как ты? Я вот сижу, клею эти проклятые коробочки! Зажала трубку между ухом и плечом и сижу клею! А рецептуры, рецептуры просто тьма – ничего не успеваем! – жаловалась Икки.
– А у меня сюрприз! Я нашла вам клейщика коробочек!
– Да какой дурак на это согласится?!
– Ну, дурак не дурак, а Иннокентий согласился!
– Иди ты?! – восхищенно воскликнула она, а потом подозрительно спросила: – А он не опасен – этот Иннокентий?
– Да нет. Моя бабушка характеризует его как хорошего, тихого мальчика.
– Ничего себе – мальчик! Лет сорока!
– Не хочешь, как хочешь! А я, между прочим, вчера с ним договорилась обо всем, и он согласился.
– Спасибо, Маш, спасибо. Не знаю, что бы без тебя делала! А у нас столько всего произошло! Просто тьма! – прокричала она и куда-то пропала. – Извини, трубка упала, – оповестила она меня и принялась рассказывать новости.
Первая новость заключалась в том, что Пулькиным родителям, сколько они ни просили, ни обивали ноги о пороги самых разных контор и инстанций (они даже пытались дать взятку одному высокопоставленному чиновнику), эксгумировать труп Гоголя категорически запретили. И Миколе Тарасовичу Яновскому ничего не оставалось, как собрать все свои пожитки (чучела совы с выпученными глазами, лисы, снять со стены летящего ворона, кучу набитых паклей воробьев, которых он окончательно истребил в Пулькином квартале; бинты, веревки, шнурки, иголки, ножницы) в огромный анахронический саквояж и отправиться на Киевский
– Миколуфка, дорогой ты наф! Мы, как только получим язъефэние на эксгумацию твоего паапаадедуфки, саазу же тебе отобьем телегамму и вызовем тебя, – плача, говорила на перроне Вероника Адамовна.
– Да! И справедливость восторжествует! Непременно восторжествует-с! – патетично воскликнул Модест Аполлинарьевич, уронив скупую мужскую слезу.
Потомок же, взобравшись в вагон, произнес следующую незабываемую речь, которую супруги-гоголеведы по обыкновению записали на диктофон, а Икки, покатываясь со смеху, переписала ее к себе в тетрадь:
– Дулю вам замисто моего прыезду! По печи сракою прыехав я ище сюда! Да шоб вам всю жизть соняшницей да болячкой страдать! (Что в переводе означает пожелание страдать вперемежку всю жизнь то поносом, то золотухой.) Да шоб вам век сивуху не хлистать да галушек с пампушками не жрать! Шоб вам все ноги переломать и в жизть гопака с горлицей (украинские народные танцы) не отплясывать! И шоб сыдили вы туточки пиджав хвост, мов собака! И шоб макитрой (т.е. горшком, в котором на вольной Украине трут мак) вам тут всем по голове стукнуло, и шоб вы тут уси заморозылыся! Будьте вы прокляты, когуты поганы!
Поезд тронулся, а Модест Аполлинарьевич глубокомысленно сказал:
– Нет, Вероника Адамовна, от генетики не уйдешь-с, скажу я вам! Это ж надо так… Так… Не в бровь, а в глаз попасть! Так обличить наше извечное российское чиновничество и бюрократизм! В точности-с как его прапрадед в «Ревизоре»!
– И не говоите, Модест Аполлинайивич! – пылко поддержала супруга Вероника Адамовна. – Миколуфка в точности, как и его великий пьедок, изобазил нам сейчас паазитический и антинаодный хаактей бюокатии! Это ведь надо было не азъефыть нам эксгумацию Николая Васильевича! – Потрясенные грандиозной речью Миколы Тарасовича, супруги напрочь забыли выключить диктофон.
И они побрели прочь с Киевского вокзала в полной уверенности, что Миколушкины пожелания «страдать соняшницей и болячкой, не хлистать сивуху да не отплясывать гопак» относились не к кому-нибудь, а к тем самым бюрократам, которые не дали добро на эксгумацию трупа как, впрочем, и обидное словечко «когуты».
Вторая новость состояла в том, что Пулька с Аркадием Серапионовичем вчера утром вернулись в Москву и наша подруга наконец переехала обратно к родителям (она стащила у предков диктофон с кассетой обличительной речи отпрыска Гоголя и побежала к Икки в аптеку рассказать об их очередной бредовой идее по поводу эксгумации).
У Анжелки ничего нового не было – она по-прежнему жила у госпожи Нины, которая каждое утро таскала ее по экстрасенсам и гадалкам, дабы излечить от пагубного пристрастия к винопитию; вечером «госпожа» принимала клиентов, а Анжелка, запертая в маленькой комнате, умудрялась каким-то непостижимым образом напиться до потери рассудка.
– А как Кузя-то со Стехой?
– А что?! Они как переселились к Лидии Михайловне, так и живут, Анжелкин отец тоже там, помогает.
– На что они живут-то? Анжелка с матерью мнимый долг давно уж растрясли, а Михаилу надо «братьям и сестрам» его вернуть – он ведь перезанял тогда у них, чтобы Огурцовой отдать.