Самая страшная игра
Шрифт:
«Надо сваливать» – вертелось в мыслях. Но двинуться по-прежнему не мог.
– Послушай, родной, – внезапно перейдя на «ты», сказала старуха. Взрослые часто делали так, отчего Матвей злился. Обычно он огрызался, но тут смолчал. – Ты улавливаешь мою мысль? Ну, хоть немного? – старуха подняла вверх левую руку и щелкнула пальцами, словно выводя его из транса. Матвей кивнул.
– Отлично! – сказала она. – А теперь ответь мне на такой вопрос. Куда идут люди, когда болит не тело, а душа?
Матвея осенила неожиданная мысль. Старуха знает. Это была не мысль даже – уверенность. Он поглядел в глаза старухи
Матвею стало жарко. Если он правильно ответит на вопрос, его отпустят. В то, что он может просто уйти без разрешения он почему-то верить перестал.
– Так куда? Ответишь?
– В церковь?
– Нет, – качнула головой старуха.
– К психиатру?
– Неправильно, – прозвучало в ответ.
– Сдаюсь.
Матвей отстраненно, будто его погрузили в наркоз – обездвижили тело, но оставили рабочей голову, наблюдал, как старуха весело мотает головой из стороны в сторону.
– Ох, это же так просто! Знаешь, – перейдя на заговорщицкий шепот, проговорила она, – я никому обычно не подсказываю, но тебе, так уж и быть, скажу! Ты мне нравишься.
Старуха подтянулась на цыпочках и потрепала Матвея по щеке. Пальцы у нее были ледяные, словно она держала их в заморозке, как стебли сельдерея – когда они еще жили все вместе, мама делала заготовки перед зимой: мыла, сушила и складывала в отдельные лоточки и пакетики «свойский» дачный укроп, петрушку, базилик. И сельдерей тоже складывала. Старухины тонкие пальцы напомнили ему об этом. Матвей удивленно прислушивался к себе. Ни она сама, ни жест ее не вызывал в нем ни капли возмущения.
– Матвей, послушай. Секрет простой.
Матвей совсем не удивился, что она знает его по имени. А старуха продолжала:
– Если болит душа, то надо идти ко мне.
Матвей прислушался к себе. То напряжение, что чувствовал он с тех пор, когда их семья превратилась из команды в трех разных, почти чужих, не любящих друг другу человека, куда-то испарилось. Он вздохнул и засмеялся.
– Возьми, – старуха протянула нечто и сунула Матвею в руки.
– Что это?
– Подарок для тебя.
– Что я должен сделать?
– Надеть.
– Сейчас?! – Матвей удивился. А старуха рассмеялась.
– Нет, конечно. Сейчас иди домой. Поспи.
– А дальше?
– Наденешь. Когда почувствуешь, что можно. Ну, допустим, завтра, – сказала старуха.
– И что будет?
Матвей старался не дрожать, но получалось плохо.
– Все, что захочешь, – спокойно ответила старуха.
– Прям всё?
Матвей все еще не верил.
– Да. Всё. Чтобы отец не бил. Чтобы в школе хорошие оценки ставили. Чтобы девчонкам нравился. Чтобы брать всё, что захочешь.
– Любую одежду, какую захочу – тоже?
– Одежду тоже, – сказала старуха, оглядев его оценивающим взглядом. – Что, поизносился?
Матвей кивнул, невольно проведя рукой по вороту толстовки. Её было пора давно выкинуть на помойку и купить новую. Но он так привык рассчитывать все деньги на еду и на средства для уборки (за отцом приходилось много, очень много убирать), что на одежду почти не оставалось.
– Ты сможешь купить всё, что
Матвей не верил своим ушам. Слова старух звучали, как бред. Как очень привлекательный и нужный ему бред.
– Ты главное загадывай получше, – старуха ухмыльнулась, и на один короткий миг Матвею показалось, что у нее острые, как у акулы зубы. – Вселенная, она же все слышит. Только попроси.
Чудеса в школе
Матвею всегда сказочно «везло». Не так, как другим. В детстве он единственный распарывал колени о неизвестно откуда вылезшие арматурины и гвозди, хотя по гаражам лазали все, и падали с них тоже все. Только он умудрялся попасться на рынке, когда мальчишки воровали орехи из корзины у подслеповатой торговки – она всегда стояла с краю, и обхитрить ее мог даже младенец. Но Матвей был единственный, которого она однажды цепко ухватила за руку и опозорила на весь район, причитая, как умалишённая. Только его ловил детсадовский сторож, когда они пацанами, школьниками уже, перемахивали через забор и забирались по пожарной лестнице корпуса, чтобы смотреть оттуда на закат и пить теплую газировку. После того случая его долго не хотели брать в дворовые игры за подставу.
Поэтому он никогда особо не рассчитывал на подарки судьбы, старался сам не лезть в передряги. По одной простой причине: ему постоянно прилетало. Матвей решил держаться особняком, за что прослыл не только лузером, но и угрюмым одиночкой.
– Может, с ребятами пойдёшь немного погуляешь? – спрашивала мама, но, слыша один и тот же ответ, качала головой и отставала.
Всё же, быть изгоем, избегая всех развлечений, он долго не смог. Матвей снова стал общаться с дворовыми ребятами и одноклассниками. Чем старше становился он и его сверстники, тем интересней становилось жить. Тем больше всего хотелось – шмоток, гаджетов, игр для приставки, а денег родители столько не давали. Матвей незаметно для себя стал подворовывать. Ну, как незаметно. Так вышло совершенно случайно.
В эту компанию он попал, сам того не ожидая. Он изначально был для них «тёмной лошадкой» – непонятной личностью с непонятным же характером. Они подошли к нему как-то после школы, где-то классе в пятом. Их было четверо: Сережа Ковшин по прозвищу Ковшик, Савва Цигов – Торгаш, Марк Ройтман – Джипси и их глава – Тимофей Афонин, которого никто кроме как Айфон не называл.
– Привет, Матвей, – сказал Афонин. Остальные стояли молча за его спиной.
– Ну, привет, – Матвей не знал, как реагировать. С большей долей вероятности его могли побить. Не от того, что он был этой компании что-то должен. Просто потому, что они слыли безбашенными парнями. Которые могут отметелить просто так, за красивые глаза.
– Мы сейчас в кино. С нами хочешь?
Они все – и Матвей, и банда – понимали, что кроется за этими словами. Они могли позвать куда угодно, хоть в Третьяковку, хоть на пустырь за гаражами. Приглашение пройтись из их уст значило одно: или Матвея занесли в «чёрный список» и его хорошенько попинают, и будут дальше так же поступать, или его принимают в команду. В кино элементарно негде было пинать. Ну не у касс же, не у лотка с попкорном? Матвей понял это, как вступление в бойцовский клуб Айфона, и сказал: