Самая страшная игра
Шрифт:
Так Матвей учился своей новой жизни. Одно было хорошо – деньги отец давал по расписанию, в середине и в конце месяца. В любом состоянии. Немного, но на еду хватало. Да и мать на карточку кидала: оставила одну из своих и сказала код. Матвей снимал их в ближайшем банкомате. В общем, с этим проблем не было. А вот покупать только самое необходимое и понемногу ему пришлось учиться.
Мама не знала, что Матвей умел угадывать часы, когда с отцом было лучше не встречаться. Услышав шорох ключей в замке, он ждал. Потом из коридора неслись глухие звуки – отец неловко ударялся об шкаф плечом, потом ладонями об стенку. Скидывал
Любые вылазки Матвей планировал, как разведчик. В туалет можно было выбраться после того, как отец врубал музыкальный канал на телевизоре. А дальше начиналась игра в «угадай мелодию»: сколько шансов, что он останется на кухне, чтобы допеть песню до конца? Если это был «Лесник» «Короля и Шута», то можно было смело делать свои дела. Так же дело обстояло с «Ели мясо мужики» и «Джокером». Это были любимые песни отца, и ничто в этом мире не могло его отвлечь. Правда, пару раз он все-таки вываливался из-за кухонной двери. Встретившись лицом к лицу с опешившим от страха Матвеем, он бешенел.
– Ты что здесь делаешь, щенок? – шипел он осипшим голосом, как будто видел Матвея впервые. Если еще стоял на ногах, то непременно лез в драку.
Поэтому Матвей не рисковал. В комнате всегда была припрятана еда. Чипсы жили под кроватью, в коробке из-под скейтборда, бутылки с водой он закидывал на шкаф – отец был особенно жаден до них, но выше тумбочек не лазил. Оттуда можно было спикировать головой вниз, что он и проделывал не раз поначалу. Потом уже не лез – боялся.
Труднее было с туалетом. Покупать горшок или делать это в бутылки из-под колы Матвею казалось диким. Жили они на втором этаже, со временем Матвей привык мочиться в заросли сирени. Летом было проще – как минимум, незаметней. Когда пришла зима, под окнами появились желтые узоры. Матвею приходилось лазить в этот угол пару раз в неделю и закапывать следы кроссовками.
Матвей еще помнил те первые недели, когда он в пятницу, сразу после уроков бежал на электричку до «Подлипок-Дачных». Он ночевал на непривычно чистых простынях – мама каждый раз стелила свежее белье, его любимое, темно-синее, в оранжевых ромбах. Поутру, проснувшись и приняв душ, он съедал горячий, только приготовленный завтрак – его любимая яичница-глазунья, три сосиски и полулитровая кружка чая с сахаром. Когда он, завернувшись в полотенце, выходил из ванной, та уже дымилась на пробковой подставке с надписью Italy. Эта привезенная из давнего отпуска штука, как напоминание о времени, когда все было хорошо. А еще расписанная вручную маска, которую мама прикрутила на стену рядом с окном. Эти вещи так экзотично смотрелись в этом чисто деревенском интерьере, в обшитой деревянными панелями кухне, где под потолком висела не люстра, а желтый абажур из ткани, где в углу стоял маленький, доходивший Матвею до плеча холодильник, а вдоль подоконников – картонные коробки для помидорных саженцев. Мама как-то очень быстро обросла чисто сельскими предметами, будто всю жизнь провела в деревне.
Матвею было уютно здесь. Спокойно. Но каждый раз, насытившись запахом чистых полотенец и домашней еды, он ехал обратно. Отца нельзя было надолго оставлять одного. Ему никто этого не говорил. Он просто знал.
Поначалу мама принимала его в любое время. Даже
– Матвей, послушай, – сказала она ему как-то в одну из таких пятниц. Он позвонил ей и уже по голосу догадался, что она скажет. – Ты ко мне сегодня не приезжай. Не надо.
– Почему? – тупо спросил он, хотя давно ждал этих слов. Мама каждый его приезд становилась все напряженней.
– Просто не надо. Я занята буду. И в следующие выходные тоже.
– Ок, я понял.
Матвей не знал, что ей сказать сейчас. Больше всего хотелось бросить трубку, но он сдержался.
– Не обижайся. Мне тоже тяжело. Целую. Пока.
После этого они не разговаривали очень долго. Матвей все так же звонил, но мать отделывалась короткими фразами или сразу клала трубку: «На работе. Позже». В итоге, ничего не решалось – они все так же не виделись, она все так же была «занята».
А позже они повздорили. Матвей даже не помнил, что случилось. Кто-то что-то сказал, и это слово пролетело, как маленькая гаечка, попавшая в сложнейший механизм: сначала все закоротило, а потом и вовсе остановилось. Мать перестала брать трубку. Сам Матвей устал настолько, что не находил сил, чтобы все изменить.
Примерно тогда Матвей понял, что больше так не может.
– Скажи, что сделать – я сделаю. Только помоги. Может, мне вообще здесь не место. Помоги, помоги, помоги, – беззвучно шептал он каждый вечер, засыпая. Он и сам не знал, кому молится, ему просто важно было повторять слова. Чтобы хоть как-то отсрочить день, когда он действительно не выдержит.
С тех пор прошло уже достаточно времени. Месяца три, а то и больше. Матвей решился навестить ее тогда, когда отпустил страх, а вместе с ним и чувство стыда. Не полностью. Но достаточно для того, чтобы он смог доехать до ее порога и позвонить в звонок.
Сначала он решил ехать без предупреждения, сюрпризом. Заранее зная, чем все закончится. Но тут, к счастью, нарисовался Колян. Будто мысли его прочитал, позвонил сам. Его помощь оказалась очень кстати.
– Эй, братишка! Я тут в Мытищи, к корешам собрался. Подумал, а не желаешь ли мне компанию составить?
Они оба прекрасно понимали, о чем речь. Именно там, рядом с Мытищами, с осени прошлого года жила его мама. Больше у него там интересов не было. Колян, двоюродный брат, знал об отношениях в семье Ряжцевых достаточно для того, чтобы не трогать тему слишком часто. В детали его никто не посвящал, но кое-что он узнавал от тети Кати, маминой сестры. Она докладывала все мужу, а Колян грел уши, поэтому и знал.
Что заставило Коляна позвонить сейчас? Возможно, мелькнула у Матвея надежда, мама в разговоре с теть Катей говорила, что хочет помириться. У Матвея сразу же поднялось настроение.
– Ну так что, заезжать за тобой или нет?
– Давай, заезжай, – стараясь говорить обычно, произнес Матвей. Он не хотел, чтобы Колян уловил нетерпение или, что хуже, слезы в его голосе. Про мать шутить не будет – святое, но самого его затроллит до чесотки. С Коляна станется.
– И только попробуй мне расплачься в машине! Сразу высажу! – хохотнула трубка.