Самая страшная книга 2014
Шрифт:
Потому что видел черное пятно сквозь ладонь.
Но я сумел отвести взгляд, повернув голову налево, и увидел, как из-под нижней ступеньки что-то выглядывало. Или нет, неправильно, не выглядывало, ведь у него были закрыты глаза… Тьма стремительно сгущалась, дырка в стене словно всасывала обратно свое бесцветное сияние. А под ступенькой морщилось круглое человеческое лицо: трепещущие ноздри, плотно сомкнутые веки, крохотный рот. Я даже не успел ничего понять. Лица уже не было. Мою голову рывком притянуло к стене, правой половиной лица впечатав в кирпичную кладку. Дыра оказалась прямо напротив глаза. И в этот миг лучше бы мне остаться без него. Видит Бог, я не заслужил такого наказания, не заслужил узреть это! Я потерял сознание. Потом очнулся. В кромешной мгле. В дыре. Сверху сквозь перекрытия пробивался крик женщины. Мама? Мамочка… Под руками была грязь, я лежал на земляном полу. Пальцы нащупали кирпичную стену
— Андрей? — Кажется, впервые обратилась она ко мне по имени.
Сверху слышался женский голос, без сомнения, мамин. Она то что-то причитала, то вскрикивала. Я начал подниматься по лестнице.
— Андрей, я… это я! Но я не хотела… Я не со зла, тетушка добрая, но я же не могу… Я не могу, понятно! Так нельзя! Они запираются, а он ко мне… Нет, я больше не могу, я умру! Ему ведь не я нужна, он к маме просится, я-то ничего не сделала, ничего… Это все они! А я… я… Я не хотела, просто так нельзя…
Она посторонилась, когда я приблизился вплотную. Проходя мимо, я старался не обращать внимания на ее бред, но, услышав за спиной последние слова, обмер.
— …Я ему дверь открыла.
Так и есть. Впереди дверь в спальню моей матери. Распахнута настежь. И причитающий голос оттуда. Злость и страх в причудливом сплетении опутали, сдавили, и я едва не бегом достиг открытой двери.
Световой круг заскакал по стенам коридора, нырнул в комнату. Мама в ночной рубашке сидела, подобрав ноги, прямо на подушках. Одеяло сползло с кровати.
— Сыночек, прости меня, прости, пожалуйста, прости, прошу тебя, прости…
Я посветил матери в лицо, увидел безумные черные глаза, слезы… потом она зажмурилась. Но я уже понял, что она смотрела не на меня, она меня вообще не видела. Одеяло странным образом продолжало сползать. Луч света скользнул ниже, оно было на краю постели. Взбиралось по одеялу, стягивая его вниз. Шарообразная голова с несколькими прилипшими волосами. Крошечное тельце, серая с черными венами кожа. Какие-то черепашьи движения. Я выматерился, желудок всколыхнулся от омерзения и ужаса. Это же младенец!
— Прости, прости, сынок… — Мать сжимала руками грудь, говорила, тяжело хватая ртом воздух. Меня кто-то толкнул в спину, я неловко отступил. Пятно света билось в истерике, выдергивая из мрака лица мамы, Марины, бабушки и его… его сморщенное мертвое лицо, которым он повернулся к нам. В голове смешались голоса: «Прости, сынок… Отойди, отойдите все… Это я его пустила… Прости, сыночек… Убью… Убийца!» Потом были хлопки, оглушительные до боли в ушах, и яркие вспышки, и пороховая вонь, от которой трудно стало дышать и заслезились глаза. Одеяло взорвалось белоснежными перьями. Кажется, я видел, как тщедушное тело младенца одним из выстрелов было сброшено с кровати.
Кое-как я выбрался из комнаты, в ушах звенело. Позже я понял, что это голосит где-то Марина. Появилась бабушка и обратилась ко мне в повелительном тоне, но я не сразу понял, чего от меня требуют. Скорая, телефон, Анне плохо… Бабушка внимательно смотрела на меня, пока я спускался по лестнице. В руках у нее был сверток из какой-то бархатной тряпицы. Наверное, она убрала в него тот маленький пистолет. Я не заметил, в какой момент в доме зажегся свет.
Потом я бежал по проселку, стучал в чьи-то ворота, диктовал адрес в телефонную трубку. Когда я вернулся в дом, маму уже уложили на первом этаже на софе. Я поднялся наверх, в маминой спальне были открыты окна, на постели — ни белья, ни матраса. Бабушка уже все прибрала. А что она сделала с трупом? Не знаю, чем я занимался после. Кажется, не спал. Был ли я все время в доме или выходил? Я видел, как перемигиваются огоньки машины «скорой помощи», светало. Мать увезли. Марине вкололи успокоительное. Я засел в бывшем отцовском кабинете за бывшим отцовским столом. В окне голубел чистый утренний небосвод, а я держал включенной настольную лампу. «Государь» Макиавелли лежал рядом
— Твоя мать пережила инсульт, она в реанимации. В очень тяжелом состоянии.
Правая половина лица горела. Похоже, я уснул прямо за столом. Во рту пересохло. Все так же светила отцовская лампа. Который теперь час? Мама…
— Надо же ехать! — прохрипел я, окончательно просыпаясь. Бабушка стояла в дверях, как всегда, облаченная в строгое темное платье:
— Нет, Андрей, ты никуда не поедешь. Ты не в том сейчас состоянии, посмотри на себя — проспись!
— Труп… трупик? Куда ты его дела? — Я поморгал, по очереди закрыл и открыл правый глаз, затем — левый, чтобы убедиться: правым я вижу отчего-то хуже.
— Зачем тебе это… — Она повернулась к двери.
— Бабушка.
— Не было никакого… трупа, Андрей!
— Не было? Конечно, не было! — Я встал со стула, взбешенный. — Мертвого не убьешь! Кто это был?
— Зачем спрашиваешь? Ты же наверняка все понял, — Бабушка взглянула мне прямо в лицо.
— Значит, брат? Младший, старший? Но почему? Он так и родился мертвым?
— Нет, — коротко ответила бабушка.
В тысяча девятьсот пятьдесят пятом году, ровно сорок лет назад, это здание существовало только лишь в виде фундамента. Зофья Вуйцик, моя бабушка, с молодой замужней дочерью жила неподалеку в небольшом доме, который отец снимал для них. Сам он большую часть времени проводил в разъездах, но возвращался часто — узнать, как идет стройка, проведать жену. Мама была беременна, и срок подходил. Пора уже было переезжать в город, поближе к родильному дому, но женщины все оттягивали. Ребенок родился раньше срока в отсутствии отца, родился мертвым, как они потом сказали. Но это было не так. Камень преткновения, petra scandali. Так называли в свое время Христа. Среди ночи, приняв роды у собственной дочери, с помутившимся рассудком Зофья Вуйцик отнесла свой личный камень преткновения к фундаменту строящегося дома и закопала его там.
Шли годы, молчаливая женская тайна разлагала семью. Дом был построен, а вместе с ним и детская комната, предназначенная для будущего ребенка. Для Анны же это была комната ее первенца. Спустя восемь лет на свет появился я, и еще через какое-то время зерно зла, посеянное в основании фамильного гнезда, дало свои первые всходы. Шум в подвале, случайное прикосновение в темноте. Отец велел разбрасывать крысиный яд, женщины своими догадками не делились. Одна заточила меня здесь, другая позволила. Меня любили какой-то двойной любовью. Я пытался походить на отца, но воспитывала меня бабушка, а мама всегда была готова приласкать. В восемьдесят втором умер отец. Что он знал, о чем догадывался — неизвестно.
Не помню точно, как закончился наш с бабушкой разговор. В какой-то момент она замолчала, а я просто не смог ничего сказать, пошел мимо нее к выходу. Бабушка что-то говорила вслед, предостерегала, я уже не слушал, хватило. До заката я был в городе, провел ночь в больнице. Спрашивал, ждал. В пять утра ко мне подошел дежурный врач, и я двинулся прочь. В пять утра мамино сердце остановилось.
Здесь для меня история заканчивается. Остальное — просто вынужденная приписка.
После полудня я вернулся в дом на болоте. Я туго соображал и с трудом держался на ногах. Меня ни о чем не спрашивали; наверное, все было ясно по выражению лица. С собой я нес белую канистру, именно из-за нее мне пришлось задержаться в городе. Я знал, что бензин не поможет, огню с этим делом не справиться. Поэтому все утро я провел в телефонной будке, обзванивая знакомых технарей, вытаскивая их из теплых постелей или отрывая от завтрака. И теперь был готов поставить точку. Канистру я оставил на крыльце, взял в сарае лопату и рукавицы, зашел в дом, поднялся наверх за фонарем, спустился. Марина, бубня что-то себе под нос, суетилась, путалась под ногами, бабушка только провожала меня взглядом. Я обзавелся мешком на кухне и во всеоружии направился в подвал. Что здесь произошло этой ночью? Что было сном, а что — явью? Место, где обнаружилась лужица, я помнил хорошо. От вчерашней грязи не осталось и следа. Отложив лопату и мешок, я опустился на колени и ощупал землю. Оглядел с фонариком кирпичную стену… Мне не могло все это привидеться, ну уж нет! Я приладил фонарь так, чтобы освещался нужный участок, встал, надел рукавицы, поднял лопату, осторожно начал копать. Углубившись в почву где-то на полметра, я то и дело останавливался, светил в яму фонарем. И я нашел. Ветхая грубая тряпица. Я склонился над находкой, потянул за лоскуток, ладонью в рукавице стал разгребать землю. Когда понял очертания завернутого в материю предмета, вновь взялся за лопату. Я не разглядывал его. Главное, извлечь, положить в мешок. По небритым щекам сбегали слезы, капали с носа и подбородка.