Самая высокая на свете гора
Шрифт:
— Э, Стефко, не все ли тебе равно? Да ты его, кажется, видел. Помнишь, в Стрыйском парке?
Стефко свистнул и потер щеку:
— Тот? Ну, знал бы я…
— Жалко?
— Жалко? Никого мне не жалко! Мне все равно. Делайте что хотите. По мне, хоть бы вас и совсем не было!
— Так я пойду, Стефко. Спасибо за адрес.
— Нужно мне твое спасибо!
Юлько повернулся к выходу и на пороге столкнулся со старшим Усом.
— Извините, — сказал Юлько и скрылся за порогом.
— Так у тебя теперь уже и такие коллеги
— Какой он мне коллега, — отрекся от Юлька Стефко. — В нашем доме живет. Сосед…
— Не топил печку, сын? А ведь и впрямь не топил! А, чтоб тебе! Приходишь усталый как вол, озябший, а дома и погреться нельзя!
Отец нагнулся, чиркнул спичкой — в печи загудело. Он протянул руку к огню.
— Чего надулся? Настроения нет? С левой ноги встал? Так я уж тебе не помогу стать на правую. Иди хлеба купи!
— А вы что ж по дороге не купили? — сердито огрызнулся Стефко. — Есть хочется — ну и ступайте.
Это была ежедневная свара. Стефко спорил уже просто по инерции, только чтоб сделать отцу наперекор.
Теперь и он подошел к печке, смотрел на желтовато-фиолетовое мерцание, на руки отца и думал совсем не об ужине. «Какого черта я дал ему адрес Лопуха? — думал он. — Ну какого черта? Сводил бы счеты сам как умеет… А то — чужими руками. Нет, какого черта?»
И вдруг он сорвался с места, схватил шапку:
— Ну, давайте деньги, куплю вам хлеб!
Стефко, миновав булочную, со всех ног бежал к дому Лопуха. Но было уже поздно. Когда он, весь в снегу, запыхавшись, постучал в дверь, Лопуха уже не было.
— Только что вышел. Он с порога — ты на порог, — сказала мать. — Не удержишь дома, бедная моя головушка.
Слушать дальше у Стефка не было охоты. Он засунул руки в карманы; было холодно, пальцы побагровели — прихватывал мороз. Домой вернулся без хлеба. «Какого черта…» — сердился он на себя, но помочь уже было нельзя.
Отец ругался, но Стефко и его не слушал. Сидел, смотрел на огонь, а у ног его свернулся клубком Бурко. Черный — не кот, а печная заслонка.
За окнами белело, казалось, метель давно уже разгуливает по городу.
Трое мальчишек вышли из гастронома — им было безразлично, что идет пушистый, хлопьями снег. Юлько старался держаться от остальных подальше, хотя улица была чужая, встречных не предвиделось, но все равно не хотелось идти в одной компании с Лопухом.
Лопух понял. Он посоветовал Юльку не отставать, не осматриваться, не делать вид, будто он сам по себе, отдельно от них. Все равно ясно, что все они теперь на одной веревочке и никуда от этого не деться.
Они вошли в ворота. Бутылка вина, селедка, булка — Лопух хотел подкрепиться, прежде чем идти на улицу, по которой Славко Беркута пойдет домой с тренировки. Все было обдумано, выглядело очень просто и легко.
Дважды два — четыре…
Усталая
А в школьном зале усталая женщина говорила Славку:
— Я думаю, ты сможешь простить. Я понимаю — такое трудно забывается, но нам ты должен простить.
Когда она, сказав это, посмотрела в зал, Юлько Ващук наклонился завязать шнурок. Он завязывал долго, старательно, пока не услышал, что женщина подвинула стул и села. Только тогда Юлько выпрямился, но все старался сжаться, стать незаметным, словно хотел врасти в кресло.
СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ — КАК В СКАЗКЕ
Был вечер. Синий зимний вечер… Тени на снегу — безветрие — как начерченные на ватмане фантастические, непонятные знаки. Седьмой «Б» идет притихшей кучкой — никто не обращает внимания на снег, на прекрасный вечер, на укатанную ледовую дорожку посреди тротуара. Седьмой «Б» задумался.
Славко Беркута с мамой — немного поодаль. Седьмой «Б» не решается приблизиться, — может быть, потому, что все понимают: Славку надо побыть одному. Бывает иногда, что надо побыть одному.
— Мама, как ты думаешь…
Он хочет спросить: тот, кто назвался его именем, сидел в зале? Неужели это кто-то из знакомых ребят? Нет, не может быть! Он не из седьмого «Б». Но кто бы он ни был, предельная нагрузка у такого нулевая. Ничего не нагрузишь. Может, сидел в зале, смотрел на Славка, слушал, как начинается суд.
— Мама, как ты думаешь, папа уже дома?
— Конечно, дома, — говорит мама.
Сейчас она совсем похожа на школьницу. Мама подставляет снегу ладонь — одна, две снежинки, тихие, как непроизнесенные слова.
— Помни, — советует Славку мама. — Помни, но без злости.
Все окончилось как будто прекрасно и просто. Дважды два — четыре. Умница Юлько Ващук: дважды два — четыре. Так неожиданно просто и легко все разрешилось. Пришла та женщина и посмотрела и сказала, что он вовсе не он, то есть, собственно, не так: что тот, другой, вовсе не Славко Беркута. Казалось бы, все так просто и прекрасно. Как в сказке — судили — простили — ошиблись, не сердись — завтра будешь писать на доске задачу. Задача задачей, а что, если это кто-нибудь из седьмого «Б»? Только бы не из седьмого «Б», потому что как же тогда? Как тогда?
Мама нагибается, набирает горсть снегу и снежком — прямо Славку в плечо.
Славко улыбается — криво, кончиками губ, и мама больше не пытается рассмешить его. Мальчику ужасно хочется оглянуться: там, на другом конце улицы, — седьмой «Б», все вместе; можно подумать, что они живут в одном доме, что им всем по дороге со Славком Беркутой, — не догоняют, но и не расходятся. Славку и хочется оглянуться, и очень трудно сделать это, словно кто-то придерживает его лицо в ладонях — не оглядывайся, не оглядывайся.