Самое гордое одиночество
Шрифт:
Последующий месяц пролетел невероятно быстро – события развивались стремительно. Но главное для меня было то, что я наконец-то дописала книгу о безумном ревнивце, отправив его в лечебницу для психически больных и связав навеки любящие сердца Марфушеньки и ее соседа с нижнего этажа.
Если говорить о членах нашего содружества, то все было решено уже на Адочкиной выставке весенне-летней коллекции. Никто из нас троих (меня, Икки и Анжелы) не готовился к формальному бракосочетанию в загсе. Это уже не вызывало в наших душах никакого трепета и волнения. Боже мой! Я пятый раз выхожу замуж! Икки –
Однако все мы венчались впервые, и думы, силы, эмоции были направлены исключительно на это предстоящее, наиглавнейшее событие нашей жизни. Мы с Икки весь месяц носились по городу, высунув язык, в поисках подходящих платьев для свершения сего таинства. Нужно, чтобы свадебный наряд был не слишком откровенным (следовательно, отпадали оголенные плечи и укороченные юбки), но в то же время оригинальным и неизбитым. Совмещения всех этих требований в одном платье, казалось, было невозможно нигде отыскать.
– А как же подвенечное платье из полудрагоценных камней? – время от времени, оторвавшись от компьютера, разочарованно вопрошал мой избранник.
– Ну как я появлюсь в таком одеянии в храме божием?! – возмущалась я и опять сломя голову выбегала из дома на поиски подвенечного наряда.
Анжелка голову ломать не стала, а попросила Адочку немного расставить свое старое свадебное, пышное, чуть пожелтевшее от времени платье, в котором она похожа на бабу с самовара. Кузина сказала, что расставлять его нет никакого смысла и вообще тут уж, пожалуй, ничего сделать нельзя, так как беременная подруга наша раздалась раза в два, если не больше.
– Как?! Совсем ничего нельзя сделать? – чуть не плача, спросила Огурцова, и тогда находчивая и гениальная сестрица моя предложила вшить, распоров платье по линии талии и чуть ниже, по шву, белый атласный чехол для ее непомерного живота. На том и порешили.
Лишь за три дня до церемонии мы с Икки напали на подходящий салон вечерних платьев и купили наконец то, что хотели. Я приобрела платье, о котором давно мечтала, но фасона, который мне никогда не шел – для того, чтобы носить такие модели, мне еще месяца два назад нужно было сбросить килограмм пять-семь. Но чудо! Я не заметила, как похудела с 9 марта на десять килограмм! Не прошли даром наши с Кронским взлеты на хребет Цаган-Дабан и волшебные парения над Муйско-Куандинской котловиной. Но ближе к делу! Фасон его в точности совпадал с тем самым платьем, в котором полгода назад Икки собиралась расписываться с Женькой Овечкиным и которое было навсегда испорчено при тушении пожара в проктологической аптеке, учиненного накануне бракосочетания Иннокентием. Это модель в стиле 30-х годов цвета нежно-голубого неба, на котором одна маленькая тучка загородила солнце, на узких бретелях, с вышитым плотным поясом в тон вокруг бедер. К нему прилагалась легкая, отделанная по краям вышивкой шаль, которую можно было бы использовать как покрывало на голову при венчании.
Икки же выбрала платье нежно-оливкового цвета по моде Первой мировой войны с узкой талией и широким кринолином до колен, которое очень шло ей.
Пока у нас с Икки вовсю шла подготовка к таинству венчания, жизнь вокруг, естественно, не остановилась, не замерла, а неудержимо двигалась вперед.
Людмила Александровна, к примеру, страстно полюбила
Нина Геннадьевна, переболев мнимой беременностью, навсегда вернула Ивана Петровича – теперь он окончательно забился жене под каблук, чувствуя вину и в полной мере осознав собственное предательство по отношению к бедной женщине, которая во чреве своем вынашивала его ребенка. Так, по крайней мере, он думал. Тут еще надо сказать, что Анжелкина мамаша вернулась в лоно православной церкви и заняла прежнее место за свечным ящиком, торгуя иконами, книгами и кассетами с проповедями священнослужителей и духовными песнопениями.
Вероника Адамовна в тот самый день, когда Икки с Федором нашли друг друга, рванула (как и предполагала Пульхерия) в институтскую каморку к бывшему супругу и единомышленнику, который способен понять всю глубину оскорбления, что нанес ей Протычкин касательно того, что великий и неподражаемый Николай Васильевич Гоголь не внес в русскую литературу ничего нового. Они минут 20 обсуждали Леонида Михайловича, сидя рядом на топчане и придя к общему выводу, что жуковед – подлец и ничтожество, обнялись крепко, кажется, прослезились даже, после чего Вероника Адамовна собрала скудные мужнины пожитки и сказала ему сердечно:
– Аполлинаий Модестович, пойдемте-ка домой! Фто это мы с вами на стаости лет какую-то въажду затеяли! – Пулькин отец очень этому обрадовался, воодушевленно вскочил с казенного лежака и по дороге домой все уговаривал Веронику Адамовну бросить искать ребро, потому что занятие это пустое и весьма сомнительное:
– Можно всю жизнь на это потратить, да так ничего и не найти. Да-с. А давайте-ка, Вероника Адамовна, вернемся к прежней нашей деятельности!
– Фто вы имеете в виду? Книги да статейки пописывать?
– Да хоть бы и так! Но не только это! Будем снова работать! Искать рукописи величайшего писателя, его личные вещи – пуговки, кружавчики, предметы туалета. Ведь эти мелкие вещички могут поведать о нем гораздо больше, чем ребро!
– Как так? – удивилась гоголеведка.
– А что нам даст ребро? Вот предположим, мы нашли его, сделали все надлежащие анализы, и Микола Тарасович Яновский действительно оказался потомком Николая Васильевича. И что нам это дает-с? Ведь даже самому Яновскому это не нужно! Он занят только своими чучелами! К чему тогда это нам?
– Я никогда об этом не задумывалась! А ведь вы, Апойинаий Модестович, пъавы! – Вероника Адамовна стояла в темноте (в подъезде кто-то выкрутил лампочку) как громом пораженная. Через мгновение она пришла в себя и вошла в квартиру совершенно счастливая, почувствовав впервые за четыре дня отчаяния и апатии, что жизнь не закончилась и что им с Аполлинарием Модестовичем предстоит еще очень многое найти, разгадать и поведать об этом всему миру в своих книгах и статьях. Спустя два часа окрыленная новыми идеями гоголеведка говорила дочери: – Пуфечка! Как я могла! Как я могла поугаться с твоим отцом?! Ведь это же человек с больфой буквы! Как я была непъава!