Самое ужасное путешествие

Черри-Гаррард Эпсли Джордж Беннет

Вылупившиеся из яйца птенцы быстро превращаются из симпатичных серых комочков пуха в нечто вроде чёрного мешка с желудком, увенчанного несоразмерно маленькой головкой. В возрасте двух недель или чуть постарше они покидают родителей или родители покидают их — точно не знаю.

Если социализм — это национализация средств производства и распределения, то пингвины — врождённые социалисты.

Они делятся на родителей и детей. Первые выходят из моря с грузом пищи внутри себя: их животы набиты полупереваренными креветками. Но не для своих собственных детей: те, если ещё живы, затерялись в толпе голодных пингвинят, которые набрасываются на каждого выходящего из моря.

Всех мучает голод, но не всем удаётся его утолить. Некоторые уже давно попали в неудачники: в течение нескольких дней они не могут отвоевать себе корм, ослабели, замёрзли и очень устали.

«Пока мы там стояли и наблюдали борьбу

за пищу, мы постепенно поняли, что каждый пингвин, выходящий с полным животом на берег, интересует птенцов не только как возможный родитель, но и как источник еды. Родителями же владеет противоположное желание: найти своих детей или самим усвоить частично уже переварившийся улов. Но наиболее сильные из пингвинят так теребят взрослых, что им, лишь бы отвязаться от нахалов, волей-неволей приходится отдавать свою добычу. Того же, кто послабее, ожидает печальная участь. Оттеснённый в последние ряды борцов за жизнь в буквальном смысле этого слова и не получающий еды, он теряет силы и слабеет с каждым днём. Ему не угнаться за более резвыми собратьями, но он снова и снова делает попытку и кидается за ними следом. Снова и снова спотыкается и падает, непрестанно заявляя о своём голоде громким и печальным писком. Наконец он отказывается от погони. Вынужденный из-за крайнего истощения остановиться и передохнуть, он лишается последнего шанса добыть еду. Мимо проносятся родители, вслед за каждым устремляется небольшая кучка голодных птенцов, одержимых одной страстью, и слабак, собрав все свои силы, делает ещё одну отчаянную попытку догнать их. Однако всё напрасно — более сильная птица оттирает его, он опять ни с чем. Он стоит сонный, с полузакрытыми глазами, в забытье от усталости, голода и холода, может быть не понимая, что за суета происходит вокруг. Этакий грязноватый растрёпанный комочек, проигравший гонку за жизнь, покинутый родителями, которые безуспешно ищут своего отпрыска около родного гнезда, тогда как он мог уже на полмили отойти от него. Так он и стоит, безучастный ко всему, пока зоркий поморник не падёт сверху камнем и несколькими свирепыми ударами клюва не прервёт едва теплящуюся в нём жизнь» [343] .

343

Wilson, Nat. Ant. Exp., 1901–1904, «Zoology», Part II, pp. 44, 45.

Многое можно сказать в оправдание подобного образа действий. У пингвина Адели жизнь тяжёлая. У императорского пингвина — ужасная. Так разве не справедливо убивать тех, кто к ней не пригоден, прежде чем они начнут размножаться, даже, можно сказать, прежде чем они успеют поесть? Жизнь сурова во всех своих проявлениях — к чему делать вид, что это не так? Или что выжить может не только лучший? Чем осуждать пингвина, оглянитесь: легче ли, веселее старикам в — нашем мире, здоровее ли они? Пингвины заслуживают нашего восхищения хотя бы потому, что они намного Симпатичнее нас. А природа — жестокая нянька, она не знает снисхождения.

Она и нам готовила массу неприятностей на тот случай, если спасательный корабль не придёт вовремя. Не видя никаких признаков судна, 17 января мы решили начать готовиться к следующему зимнему сезону. Речь шла о том, чтобы перейти на нормированное питание; пищу готовить на керосине — так как уголь почти весь вышел; начать промысел тюленей для заготовки мяса. Уже 18 января для него была вырыта большая пещера, да и вообще работа закипела. Я после завтрака пошёл на охоту, убил и освежевал двух тюленей, на мыс возвратился лишь в полдень. Все были заняты какими-то делами в лагере. В заливе было пусто, как вдруг из-за оконечности ледника Варна, в двух-трёх милях от нас, показался нос корабля. С чувством огромного облегчения мы наблюдали за тем, как он осторожно приближается.

— Всё в порядке? — раздалось из мегафона с мостика.

— Полюсная партия погибла, возвращаясь с полюса. Их записи у нас.

Молчание… Затем с судна спустили лодку.

Командовал «Терра-Новой» Эванс, излечившийся в Англии от цинги. На борту находились также Пеннелл, Ренник, Брюс, Лилли и Дрейк. В прошлом году на обратном пути они попали в небывало сильный шторм.

С корабля нам спустили немного яблок.

«Прелесть, я о лучшем и не мечтал… Пеннелл, как всегда, на высоте… Замечаю, что прибывшие выражаются довольно неестественно: ничего особенного в частности, но в целом впечатление искусственности, создаваемое приобщением к цивилизации; я наблюдаю это и у офицеров, и у команды» [344] .

344

Мой дневник.

«19

января. На борту „Терра-Новы“.

Сегодня в 4 часа пополудни навсегда покинули старый дом. Грузились 28 часов, в большой спешке, ночью почти не спали. Замечательно, что расстояние, на которое нам требовался целый день ходьбы, можно пройти за час: за такое время мы достигли мыса Ройдс и забрали оттуда геологические и зоологические образцы.

Сесть бы в спокойном месте и зарисовать напоследок виды, по ходу корабля быстро сменяющие друг друга, но я слишком устал. Почта доставила невыразимое наслаждение. Теперь, когда из граммофона льются звуки нового вальса, после обеда с пивом, яблоками и свежими овощами, жизнь кажется более сносной, долгие тяжкие недели и месяцы отступили вдаль.

Я без сожаления покидаю мыс Эванс и уверен — меня никогда не потянет назад. Все хорошие воспоминания растворились в плохих» [345] .

345

Там же.

Ещё до прихода судна мы между собой договорились поставить на холм Обсервейшн крест в память о полюсной партии. Судовой плотник немедленно начал мастерить из эвкалиптового дерева большой крест. Много споров вызвала надпись, некоторые настаивали на изречении из Библии — женщины, мол, придают этому большое значение. К моей радости, остановились на заключительной строке из «Улисса» Теннисона: «Бороться и искать, найти и не сдаваться».

Открытая вода простиралась в полутора милях южнее острова Тэнт, и здесь корабль стал: надо было на санях переправить крест на мыс Хат. Партия, в которую входили Аткинсон, Райт, Лэшли, Крин, Дебенем, Кэохэйн, судовой плотник Дэвис и я, вышла 20 января в 8 часов утра.

«Вечер. Мыс Хат. Дорога была пренеприятной. Примерно в миле от мыса мы вошли в метель с ветром. Издалека заметили около мыса Хат полынью и сделали в обход её большой круг. Аткинсон ступил обеими ногами в воду, мы резко взяли в сторону, но тут Крин провалился по самые плечи: ледяной покров, разглядели мы, на самом деле состоит из трёх-четырехдюймового слоя снежуры. Я исхитрился помочь ему выбраться, так что лёд подо мной не осел, и дальше мы шли на ощупь. Но Крин снова провалился, на этот раз вместе с санями; вытащили сани и, подтягивая их, вызволили Крина.

Если не считать нескольких проталин, на этом неприятности закончились, но и этого достаточно. И всё же, я думаю, нам ещё повезло.

Крин переоделся, благо в хижине нашлась сухая одежда; крест покрасили белой краской, и сейчас он сохнет. Мы сходили на холм Обсервейшн, выбрали точно на вершине подходящее место и уже выкопали яму. Вместе с каменным бордюром её глубина составит около трёх футов. Отсюда видно, что старый морской лёд в ужасном состоянии, почти весь покрыт лужами и снежурой — ничего подобного я здесь прежде не видел. Особенно скверно он выглядит около мыса Армитедж и мыса Прам. Остаётся надеяться, что как-нибудь мы да выберемся отсюда.

Послушать, как весело вечером болтал Крин, не поверишь, что он дважды за день окунулся…

Я уверен, что крест будет выглядеть замечательно» [346] .

346

Мой дневник.

Холм Обсервейшн для этой цели самое подходящее место — все погибшие были с ним накоротке. Трое из них участвовали в экспедиции «Дисковери» и три года жили под его сенью; возвращаясь из трудных походов по Барьеру, они видели его впереди. Холм Обсервейшн и скала Касл первыми их приветствовали. Холм с одной стороны возвышается над тем берегом залива, где они жили, а с другой — над Барьером, где они умерли. Трудно найти более подходящий пьедестал, чем этот, возносящийся почти на тысячу футов ввысь.

«Вторник, 22 января. Поднялись в 6 часов утра, в одиннадцать тяжёлый крест уже был на холме Обсервейшн. Подъём был трудный, лёд в очень плохом состоянии, и лично я был рад, когда около 5 часов вечера мы управились. Крест выглядит действительно очень величественно, это будет вечный памятник, видный невооружённым глазом с палубы корабля с расстояния девяти миль. Он возвышается над скалами на девять футов, надёжно закреплён, вряд ли он когда-нибудь сдвинется с места. Когда он повернулся лицом к Барьеру, мы прокричали в его честь троекратное ура, а потом ещё раз повторили» [347] .

347

Там же.