Самое ужасное путешествие

Черри-Гаррард Эпсли Джордж Беннет

От команды обычного торгового судна мы резко отличались и своим составом, и принципами работы. Судовые офицеры состояли на службе в военном флоте, как и матросы.

В научный штат экспедиции входили, помимо остальных, врач, который не был военным хирургом, но зато занимался и наукой, и двое «способных помощников», как в шутку говаривал Скотт, — Отс и я. В целом научный штат экспедиции насчитывал двенадцать человек, но из них только шестеро находились на борту, остальные должны были присоединиться к нам в Литтелтоне, Новая Зеландия, откуда предстояло сделать последний бросок к югу. Группу учёных, находившихся на борту, возглавлял Уилсон, выступавший один в ролях и специалиста по зоологии позвоночных, и врача, и художника, и, как станет ясно из дальнейшего, верного друга. Командовал

судном лейтенант Эванс, а старпомом был Кемпбелл. Между судовыми офицерами, как положено, немедленно распределили вахты.

Команду разделили на вахты правого и левого бортов, с обязанностями, обычными для парусников со вспомогательной паровой машиной. Экспедиционный состав не был расписан по определённым работам. Уж не знаю, как сложилась эта традиция, но фактически все работы выполняли на добровольных началах. Считалось само собой разумеющимся, что каждый, кто может в данный момент оторваться от своего дела, откликается на просьбу сделать то-то и то-то, но исключительно по собственному желанию: Кто хочет спустить паруса? Работать с углём? Перенести грузы в другое место? Качать помпу? Покрасить, ободрать краску? Призывы раздавались постоянно, иногда ежечасно, днём и ночью, — и не было случая, чтобы на них не откликнулись охотно. Причём так вели себя не только учёные, но и судовые офицеры, свободные от вахты. Не было на борту офицера, который бы не штивал до тошноты уголь, но я не слышал ни одной жалобы. При такой системе очень скоро выделяются наиболее усердные работяги, и на них — увы! — ложится чрезмерная нагрузка. При этом и офицеры, и учёные должны заниматься своими непосредственными делами, чудом находя на всё время.

На первых порах после выхода в море тяжёлой работы было так много, что мы очень скоро выдыхались. Тогда-то я впервые заметил, каким тактом наделён Уилсон, как быстро он вникает в разные мелочи, от которых зависит очень многое. В то же время его трудолюбие было примером для всех. Такой же работоспособностью обладал и Пеннелл.

Через восемь дней, 23 июня, около 4 часов пополудни, мы пришвартовались в порту Фуншал на Мадейре. Судно уже шло под парусами и машиной, палуба была надраена, где надо — покрашено, и «Терра-Нова» с полным грузом имела вполне пристойный аккуратный вид. Уже были проведены некоторые научные работы, в частности траление и магнитные наблюдения.

Но даже тогда, в самом начале пути, мы по многу часов работали с помпами, и ни у кого не оставалось сомнений, что они станут нашим постоянным кошмаром.

На Мадейре, как и повсюду, нам щедро предоставили всё необходимое. Рано утром 26 июня, после того как Пеннелл в течение нескольких часов производил магнитные наблюдения, мы снялись с якоря.

Двадцать девятого июня (в полдень мы находились на 27°10' с. ш., 20°21' з. д.) я с полным правом записал в дневник:

«Две недели как мы в плавании, а если заглянуть в кают-компанию, можно подумать, что прошло не меньше года».

Покидая Англию, мы почти все были едва знакомы, но офицеры и команда сразу же принялись за дело, а при таком тесном общении люди очень скоро или притираются друг к другу или ссорятся навеки. Давайте заглянем в каюты вокруг небольшой кают-компании в кормовой части. Первая слева принадлежит Скотту и лейтенанту Эвансу, но Скотта пока нет на борту и его место занимает Уилсон. В соседней с ними каюте — Дрэйк, секретарь. По правому борту размещаются Отс, Аткинсон и Левик — последние двое врачи, по левому — Кемпбелл и штурман Пеннелл. Рядом с ними вахтенные начальники Ренник и Боуэрс, который только что вернулся из Персидского залива. В следующей каюте обосновались метеоролог Симпсон, работавший до этого в Шимле, специалисты по морской биологии Нельсон и Лилли. Замыкает ряд «детская» — в ней, естественно, живут самые молодые, а следовательно, самые благовоспитанные: Райт — физик и химик, норвежец Гран — инструктор по лыжам и я — помощник Уилсона и младший зоолог. Таковы наши специальности, хотя в многообразии выполняемых всеми работ теряются узко профессиональные обязанности каждого.

Характеры выявились уже в первые

дни. Уилсон, знающий, кажется, всё обо всём, и о важном и о пустяках, всегда готов прийти на помощь, исполнен сочувствия и понимания, направо и налево даёт дельные советы, трудится без устали, самоотвержен до предела. Пеннелл умудряется весь день напролёт сохранять прекрасное расположение духа, и когда берёт высоту светила, и когда несёт свою вахту на капитанском мостике, и когда, сменившись, остаётся, полный энергии, на палубе и выполняет любую чёрную работу, а вдобавок ещё часами ведёт магнитные наблюдения, что вовсе не входит в его служебные обязанности. Боуэрс, как выясняется, лучший моряк на борту — он точно знает, что где лежит и что находится в том или ином ящике либо тюке; ему не страшны ни холод, ни жара. Симпсон — бесспорно, серьёзный учёный, увлечённый своим делом; ему много и бескорыстно помогает Райт, но и в корабельных работах он тоже всегда в числе первых. Отс и Аткинсон обычно держатся вместе, работа так и кипит в их руках.

Отвечавший за судно Эванс — впредь я буду называть его лейтенантом Эвансом, чтобы не путать со старшиной Эвансом, — много сделал для того, чтобы сплотить сырой материал в ядро, способное без трений выдержать тяготы почти трёхлетнего пребывания в узком, изолированном от остального мира обществе. Его правая рука — Виктор Кемпбелл, старший помощник, чаще всего его называют просто «старпом», успешно поддерживает на судне порядок и дисциплину. Я очень боялся Кемпбелла.

Сам Скотт из-за дел, связанных с экспедицией, не мог плыть в Новую Зеландию на «Терра-Нове», но поднялся на борт в Саймонсбее, откуда мы взяли курс на Мельбурн.

С Мадейры до мыса Доброй Надежды сначала шли спокойно. Вскоре вступили в полосу жаркой погоды, и по ночам каждый доступный кусочек палубы использовался в качестве спального места. Наиболее привередливые развешивали подвесные койки, но большинство располагались на любом свободном пространстве, скажем, на крыше холодильника, где им не мешал бегучий такелаж^{31}, и спали, завернувшись в одеяла.

Пока мы шли под ветром на парусах, можно было купаться утром прямо за бортом, но при работающей машине приходилось довольствоваться обливанием из шланга. Впрочем, многим это даже пришлось по душе, особенно после того как за купающимся Боуэрсом погналась акула.

Рано утром палуба неизменно представляла собой интересное зрелище. На часах ещё нет шести, а уже всех свистают наверх, к помпам, так как наше судно сильно течёт. Оно считается сухим, когда в льялах^{32} воды на десять дюймов, а перед откачкой футшток обычно показывает более двух футов. Через час-полтора работы с помпами судно в общем доходит до состояния сухого, с нас же, наоборот, течёт в три ручья.

Как только вахтенный офицер отдаёт команду «Стоп качать!», все поспешно сдирают с себя одежду и кидаются к борту за водой, но попробуй достань её на ходу корабля маленьким ведёрком на лине! Сначала ничего не получается, и эти напрасные усилия были бы забавны, если бы не всевидящее око старпома с капитанского мостика. Попробуйте, читатель, при случае таким манером набрать воды, особенно при высокой волне; вы и воды не получите, и очень скоро останетесь без ведра.

Бедного старпома огорчала потеря вёдер.

На первых порах всем приходилось туго: штивали уголь, брали рифы и убирали паруса на реях, занимались такелажными работами на палубе и в то же время вели магнитные и метеорологические наблюдения, ловили сетью морских животных, препарировали их для коллекций и т. д. Нагрузка почти не менялась на протяжении всего плавания, длившегося около пяти месяцев, только укладка грузов и окрасочные работы под конец требовали меньше времени, чем в первые недели. 1 июля нас перегнало единственное, если мне не изменяет память, виденное нами судно — барк «Инверклайд», направлявшийся из Глазго в Буэнос-Айрес. День был жаркий, тихий, море гладкое словно стёклышко, и барк, шедший на всех парусах, походил, как заметил Уилсон, «на нарисованный корабль в нарисованном океане».