Самое время для новой жизни
Шрифт:
– Хорошо ему, – Линдси кивнула в сторону Чака. – Везде он кого-нибудь да подцепит.
– Человек с молотком всегда найдет, куда забить гвоздь, – сказал я.
Ее глаза улыбнулись мне над краешком стакана.
– Зачем он это делает, как ты думаешь? – Линдси отставила стакан.
Я вскинул на нее глаза.
– В смысле, понятно зачем, – поправилась она. – Я о другом: почему он спит со всеми подряд? В университете – ладно, своего рода обряд инициации. Но когда в тридцать продолжаешь в том же духе, рискуешь показаться чуточку…
– Недоразвитым?
– Скорее жалким.
– Кто его знает, – сказал я устало, отхлебнул пива и подержал во рту, чувствуя, как микроскопические воздушные пузырьки лопаются и щекочут язык. – Может, он пока не встретил
– Когда, интересно, он успевает понять, та она или не та? Еще постель не остыла, а он уже был таков. У него же классический комплекс Питера Пена, еще покруче, чем у тебя. Ты хоть в окно не улетаешь до восхода солнца.
Я рассмеялся:
– Во-первых, придержи язык. А во-вторых, у него скорее комплекс Джеймса Бонда. Я думаю, он делает это не чтобы молодиться, он хочет чувствовать себя настоящим мужиком.
В отличие от Линдси и Элисон, которые познакомились с Чаком в университете, я знал, что Чак не всегда был таким, поэтому, наверное, и не судил его строго. Мы вместе выросли, вместе пережили школу, где Чаку приходилось ох как несладко. Просто-напросто с самого детства и почти до окончания школы Чак был в классе самым полным. Не чудовищно жирным, скорее таким забавным пухляшом, но от своей полноты почему-то всегда казался неопрятным. Изгоем, подобно героям Джона Хьюза, он не стал, но страдал все равно, особенно когда дело касалось девчонок. Девчонки по-своему любили Чака за остроумие, но любые попытки завести отношения заканчивались одним: “Останемся друзьями, Чак”. Года за два до окончания школы он вытянулся, к тому же сел на какую-то зверскую диету и здорово похудел. Но поздно. Чак так долго был толстяком, что по-другому его уже не воспринимали. А в шестнадцать лет восприятие определяет все.
В университете жизнь начиналась с чистого листа, и Чак как с цепи сорвался. То ли он решил получить сполна все, что ему причиталось, то ли брал у прекрасной половины, которая так долго его отвергала, реванш, то ли просто обрадовался, что накопившиеся за годы сольных выступлений (Чак беззастенчиво называл это “накинуть лассо”) и так долго сдерживаемые сексуальные желания можно наконец с кем-то удовлетворить. А может быть, Чак просто не мог поверить, что переспать с женщиной, оказывается, совсем несложно, и принялся за дело с таким азартом и самозабвением, будто его привели в магазин и сказали: бери все, я плачу.
Ближе к окончанию колледжа Чак начал лысеть и понял: вот оно, затикали часики. Наверное, это показалось Чаку ужасно несправедливым – с таким трудом освободиться от одного изъяна и тут же обнаружить, что природа наградила тебя другим, с которым уже не поборешься.
Мы с Линдси увидели, как Чак притянул девушку к себе и что-то зашептал ей на ухо. Та затряслась от смеха и чмокнула его в щеку.
– А он кое-чему научился, – заметила Линдси. – И это, видимо, твоя заслуга.
– Еще б заставить его использовать свои способности во благо, – откликнулся я рассеянно и глотнул пива.
– Ты что-то загрустил.
– Просто задумался.
– О чем думаешь?
– Стоит ли грустить.
– Узнаю старину Бена.
Мы еще немного помолчали.
– Развожусь, – сказал я наконец.
– Да ты что! – она искренне удивилась. – Я слышала, что вы разъехались, но подумала: временные трудности, бывает. Подумала, что все уже наладилось.
– Не знаю, – ответил я, хотя на самом деле, конечно же, знал. – Возможно, единственной трудностью были как раз попытки все наладить.
– Мне очень жаль, – Линдси не лгала.
– Пожалуйста, сменим тему.
– Пишешь сейчас что-нибудь? – спросила она. Опять не то.
– В “Эсквайре”? – уточнил я. – Еще как.
– Уже пишешь большие статьи?
– Не-а. Продолжаю составлять списки.
В “Эсквайре” списки просто обожали: “7 главных упражнений для брюшного пресса”, “10 советов по уходу за собой перед самой важной ночью”, “30 фактов, которые вам следует знать о ваших деньгах”. Сначала попотей над списками, а там дорастешь и до серьезных статей, считали в “Эсквайре”.
– А
– Уж и не помню, когда к нему прикасался.
– Почему?
– Есть у меня такая привычка – резину тянуть, но, может, обсудим это как-нибудь в другой раз?
– Ха-ха.
– Сам не знаю, – сказал я и раскусил кубик льда. – Все из-за главного героя. Уж очень он автобиографичен.
– И что?
– Стимула нет.
– Бедный Бен, – бросила она.
– Бедная Элисон, – отбил я.
– Бедная я, – заключила Линдси. – Мне сегодня тридцать. Можешь себе представить?
– Могу. Самому месяц назад тридцать стукнуло.
Линдси приоткрыла рот от удивления, повернулась ко мне с печальной улыбкой и обхватила руками мою голову:
– Вот тебе раз. Я совсем забыла. – Она наклонилась ко мне и мягко поцеловала в губы. – С днем рождения, Бенни.
Поцелуй и это ласковое прозвище вернули меня на шесть лет назад, когда мы с Линдси еще были вместе. Закон групповой динамики: компания друзей не сплотится по-настоящему до тех пор, пока все не окажутся вовлеченными в какие-нибудь запутанные любовные отношения. Именно запутанные, иначе все просто переженятся, и дружбе конец. В нашей компании Элисон любила Джека – без устали и без взаимности, маскируя любовь материнской заботой, потому что так было удобнее для всех, Чак счастливо любил сам себя, а я любил Линдси. Поначалу, в университете, когда мы встретились и подружились, я просто хотел ее, но со временем моя страсть расцвела в настоящее, зрелое, горько-сладкое чувство, которое оставалась невысказанным до самого выпускного вечера. Линдси знала о моей любви и знала, что я это знаю. Она никогда не целовала меня по-настоящему при встрече или на прощание, всегда умудряясь коснуться губами только краешка моего рта. Если мы шли куда-нибудь впятером, всегда садилась рядом, вроде бы случайно. Только я провожал Линдси до общежития по вечерам, хотя Чак жил с ней по соседству. Короче, всё было очевидно, однако ни один из нас не хотел, чтобы дружба переросла во что-то большее до окончания университета. Наверное, мы с ней просто боялись потерять друг друга навсегда, если вдруг ничего не получится. По крайней мере таков был, я думаю, ее резон. Я бы, пожалуй, рискнул, но не сомневался, что в ответ услышу мягкое, но решительное нет. В университете я не спал с девушками направо и налево, как Чак, а до Джека, которого уже следовало включить в расписание вводных лекций для первокурсниц (простите за двусмысленность), мне и подавно было далеко. Но я, парень, в общем, интеллигентный и начитанный, этакий Кларк Кент (только без двойника-Супермена), тоже имел кое-какой успех и пользовался его плодами, потому что мои нерастраченные чувства к Линдси достигали порой точки кипения и необходимо было их на кого-нибудь выплеснуть.
На вечеринке через день после вручения дипломов мы с Линдси танцевали, как обычно, только чуть ближе, чем положено друзьям, и она спросила меня:
– Что же ты решил делать дальше, Бенни?
– Я уже говорил тебе, – ответил я. – Пару-тройку месяцев попишу, а потом попробую устроиться в какое-нибудь издательство.
– Да нет. – Ее гибкое тело вдруг замерло, она подалась назад и заглянула мне в глаза. – Я спрашиваю, что ты решил насчет меня?
Мы встречались два чудесных года, таких чудесных, что, если бы нас заснять, сделать шестидесятисекундную нарезку из самых ярких моментов и положить на музыку Гарри Конника-младшего, получилось бы не хуже, чем в фильме “Когда Гарри встретил Салли”. Мы гуляли в парках, целовались под дождем, дурачились на уличных ярмарках и так далее. Всего два года, но я успел поверить: мы никогда не расстанемся. Мы, конечно же, расстались. В какой-то момент Линдси запаниковала, заявила, что в двадцать четыре еще слишком рано выходить замуж и остепеняться, что теперь самое время посмотреть мир. Она уволилась из начальной школы, где работала учительницей, и отправилась в свое кругосветное путешествие, для начала устроившись стюардессой, я же прибился к Саре, у которой все было в порядке и с карьерой, и с целями, и с инстинктом гнездования.