Самое время для новой жизни

Троппер Джонатан

Элисон жила на Централ-Парк-Вест, на пять кварталов ближе к центру и на три восточнее меня, но все равно что на другой планете. Я обитал в доме без лифта на Девяносто второй улице между Риверсайд-драйв и Вест-Энд-авеню. Этот район, днем вполне себе симпатичный, ночью становился зловещим: наркоторговцы и рябые анорексичные наркоманы втихаря обделывали свои делишки на крылечках и тротуарах. Всякий раз по дороге домой или из дома я нервничал, шагал будто сквозь строй, чувствовал себя непрошеным гостем, привлекающим всеобщее внимание, и молился уже не о счастье и удовлетворении, а просто о том, чтобы меня не тронули.

А на Централ-Парк-Вест

такого не было и в помине. Этого не потерпели бы в правлениях жилищных кооперативов. В холле каждого здания имелось как минимум два швейцара, которые следили за порядком в округе и за тем, чтобы на тротуарах не ошивалась всякая шваль, находившая мой район столь привлекательным. По соседству с Элисон жили Миа Фэрроу, Дайан Китон, Тони Рэндалл, Карли Саймон, Мадонна и еще сонм знаменитостей, часто мелькавших между портиками зданий и дверцами такси. Такси для них ловили швейцары в ливреях, посвистывая в серебристые свистки. В лифте дома Элисон даже была специальная кнопка с изображением автомобиля – подать швейцару сигнал, что тебе нужно такси. Тот выходил на улицу и, пока ты спускался, ловил машину. Обитателя пентхауса, например, когда он оказывался на первом этаже, такси могло уже ждать. Вполне справедливо. Мне, чтобы сесть в такси, нужно было дойти до Вест-Энд-авеню и поймать его самому, но чаще всего я просто топал до Бродвея и садился в метро.

Недешевая квартирка с двумя спальнями, кухней-столовой, двумя большими ванными и видом на Центральный парк досталась Элисон в подарок от родителей, так что ей не нужно было даже беспокоиться об аренде. Впрочем, с шестизначным жалованьем и трастовым портфелем она и не беспокоилась бы. Деньги к деньгам. Квартира была обставлена скромно, но изящно, а горчичный угловой диван в гостиной стоил, наверное, больше, чем любой предмет мебели в моем жилище, включая стерео– и видеомагнитофон.

Когда я поднялся в квартиру, Линдси и Элисон сидели на означенном диване под Магриттом в рамочке и пили коктейль с абрикосовым бренди. Линдси – еще загорелая, в будничных черных джинсах от “Банана репаблик” и джинсовке без рукавов, Элисон – в короткой юбке-шотландке и белой футболке, волосы собраны на затылке в нетугой хвост. Обе красивы, подумал я, но разные, как день и ночь. Линдси сексуальная и в то же время неприступная, Элисон соблазнительная, но беззащитная.

– Мы говорили, – сказала Линдси, – что наше поколение – первое, для которого поп-культура стала фундаментальной системой координат. Мы любой опыт ассимилируем через призму поп-культуры. Мы выросли на ней и только на нее опираемся.

– Приведи пример, – я подсел к Линдси на диван, подавил импульс поцеловать ее и, удовольствовавшись запахом ее духов, попросил у Элисон ром с содовой. Я видел Линдси считаные разы за последние два года и до сих пор испытывал при встрече сладко-горький трепет в груди. Соотношение сладости и горечи менялось в зависимости от моего настроения, но в последнее время горечи становилось чуть больше, что неудивительно.

– Я поняла, о чем Линдси. – Элисон поднялась и направилась к бару смешать мне коктейль. – Мы, например, описываем людей, сравнивая их с кинозвездами. Нашим родителям такое бы не пришло в голову, разве только в случае сверхъестественного сходства. Кинозвезды не являлись тогда универсальными символами, к тому же их было гораздо меньше.

– И далеко не каждый знал, как выглядит та или иная знаменитость, – добавила Линдси. – Но сейчас (спасибо

утоляемой СМИ жажде светских новостей) мы используем такие описания и уверены, что любой собеседник нас поймет. Можно сказать “он здоровый и мускулистый”, а можно сказать “он просто Шварценеггер”. Имена этих людей становятся общепринятыми определениями, понятными каждому. Язык меняется вместе с системой ориентиров. Он меньше описывает, больше показывает. Мы больше не описываем словами. Мы описываем с помощью сопоставимых образов.

– Интересное наблюдение, – вступил я. – Но мы не ограничиваемся только образами. Мы описываем людей, например, ссылаясь на музыку или фильмы, которые им нравятся, книги, журналы, которые они читают.

– Точно, – Элисон протянула мне коктейль и свернулась калачиком на другой стороне дивана. – Если сказать мне, что парень читает журнал “Солдат удачи”, слушает Van Halen и Anthrax, я получу некоторое представление, я уже знаю достаточно, чтобы он мне не понравился.

– Чак любит Van Halen, – заметила Линдси.

– Я знаю, – сказала Элисон так, что мы прыснули со смеху.

Чак прибыл через несколько минут в зеленом медицинском халате, хотя наверняка ему хватало времени переодеться. Чистой воды хвастовство, но после семи лет на медицинском факультете он имел на это право. Он увидел пустые стаканы на журнальном столике:

– По-моему, это дурной тон – назюзюкаться перед профилактической беседой.

– Совершенно верно, – откликнулась Элисон.

– Особенно если беседовать собираются с тобой, – добавила Линдси.

– Выпьешь, Чак? – предложил я.

– Почему бы и нет? Вдруг Джек явится под кайфом, нужно же быть на равных.

Я смешал Чаку “отвертку”, и Элисон предложила обсудить стратегию. Элисон хотела, чтобы мы встречали Джека прямо за дверью, но я подумал, что так мы вообще не заманим его в квартиру. Линдси предложила Элисон впустить Джека и сказать, мол, мы все в гостиной и хотим с ним поговорить, но Чак считал: в этом случае Джек получит слишком большое преимущество.

– Знаю, это прозвучит странно, но нам нужно застать его врасплох.

В конце концов решили, что Элисон откроет дверь одна, затем проведет Джека в гостиную, где и будем ждать мы.

Элисон отправилась смешать себе второй коктейль и даже не прикрикнула на Чака, когда тот закурил. Я понял, что она не на шутку взволнована.

– Мы все нервничаем, – сказал я тихо, подходя за ней к бару. – Все будет хорошо, слышишь?

– Это я час назад нервничала, – ответила Элисон, – а сейчас просто в ужасе и почти готова все отменить.

И тут дважды тренькнул звонок: швейцар Оскар подавал сигнал. Мы переглянулись, внезапно почувствовав себя нелепыми и совсем не готовыми к предстоящему. Даже обычно невозмутимой Линдси, похоже, было не по себе. Через минуту раздался звонок в дверь.

– Занавес, – прошептал Чак и плюхнулся на диван.

Элисон открыла дверь, до нас донесся голос Джека. Мы трое сидели на диване, поглядывали друг на друга; читавшиеся на наших лицах тревога и чувство вины, казалось, приняли материальное воплощение, сгустили воздух в гостиной. Мы устроили заговор против нашего друга и сейчас прятались от него. Шаги Элисон и Джека приближались, и я буквально почувствовал, как вздрогнуло содержимое моего желудка. Такое бывает, когда я прикасаюсь к бархату.