Самокрутка
Шрифт:
XIX
Разумеется, сержант, проведя целый день и целую ночь как на угольях от нетерпенья, в назначенное дедом время был уже в доме. Князь встретил внука так же радушно.
— Вчера мы всё о тебе с Анютой беседовали, — сказал он. — Сейчас велю доложить и позвать сюда. Небось уж ей известно от людей, что ты у меня.
И хлопнув раза два, по обычаю, в ладоши, князь крикнул:
— Гей, люди!
Затем Артамон Алексеич
— Чего вас не докличешься? Все провалились. Где Феофан?
— Не могу знать.
— Колокол что ли мне заводить, да благовестить, как к заутрени. Прикажи доложить чрез мамушку Прасковью Ивановну княжне, что пожаловал к нам из Питера их братец.
Лакей вышел.
— А знаешь, Борис, — обратился князь весело к внуку. — Сказывали мне, что будто за границей завели и впрямь маленькие колокола, чтобы людей звать. Как нужно кого — звонят! Не слыхал?
— Нет, дедушка! — отозвался тревожно Борщёв, видимо взволнованный и не в состоянии скрыть своего волнения.
Девять месяцев не видал он её — и вот сейчас увидит.
Князь заметил и дрогнувший голос сержанта и его блестящий, почти лихорадочный взгляд и отвернулся.
Наступило тяжёлое молчанье.
— А почему, говоришь, на коронацию в офицеры производства ждёшь? — перебил его князь. — А коли нет? Ты почему надеешься?
— Пора, дедушка. Я семь лет служу и вот уж два с половиной года, как из капралов в сержанты вышел. Я ведь не захудалого какого рода, или мелкота дворянская. Ваш родственник к тому же...
— Это им что?.. Я не сановник, не генерал.
— Да и обстоятельства такие — коронация. Нашим иным в полку страшнейшие милости повалят. Тысячи червонцев, вотчины... А мне нужно всего-то офицерское звание.
— Да ведь ты в Петров день никакого такого колена не отмочил.
— Со всеми был. — Не отставал от других, — сказал Борщёв.
— Этого мало, братец. Тебе бы уж, видя на чьей стороне сила, себя показать, да так, чтобы...
Князь не договорил. В дверях из спальни князя показался Феофан и, остановись на пороге, проговорил сердито:
— Ваше сиятельство! Извольте взглянуть, что эти разбойники натворили.
— Что такое?
— Воля ваша. А я не могу. Мне хоть помирать от этих бездельников.
— Да что?
— Пожалуйте. Взгляните! Всё перепортил ваш хвалёный Матвей. Хоть выкидывай на улицу. Пожалуйте, взгляните.
— Ах, проклятый... — странно выговорил князь. — Извини, голубчик. Я сию минуту...
И князь, вдруг, покраснев как юноша, пунцовый, вышел не своими обычными, а мелкими шагами, часто пристукивая на ходу палкой по полу.
Борщёв заметил только в лице дворецкого Феофана какое-то оживленье — как если бы пожилой дворецкий не пришёл к князю, а прибежал во весь дух.
Но Борису было не до того... Он порывисто вскочил с своего кресла.
— Она сейчас может войти. А отца нет!
Сердце молодого человека билось и стучало как молот.
В соседней горнице
— Анюта! — прошептал вдруг Борщёв.
Вся кровь ударила ему в голову и глухой гул и шум отдавался в ушах и в висках. В глазах как будто застилало туманом все предметы и мебель в кабинете.
— Вот сейчас войдёт! — будто кричал Борщёву кто-нибудь посторонний, оглушая его этими криками.
Бессознательно, невольно, вдруг двинулся он, будто рванулся навстречу к ней, от удерживающих его невидимых рук.
Княжна появилась на пороге и сразу стала, будто окаменела... Только её красивые глаза сверкнули на Бориса и руки невольно поднялись и опустились.
Борис обнял девушку дрожавшими руками и поцеловался с ней трёхкратным родственным поцелуем на обе щеки... И уже приняв руки, отодвинулся на шаг...
Но в это мгновенье княжна, уже окинув взором весь кабинет, стремительно бросилась к Борису и, обвив его шею и голову руками, крепко прильнула губами к его губам.
Это был уже другой поцелуй, не родственный...
"Будь, что будет!" — мелькнуло в голове Бориса при мысли об деде.
Но сержант ошибся... Князь не являлся. Зато княжна хорошо знала своего отца и поняла, что отец не случайно оставил Бориса одного, когда она могла войти с минуты на минуту.
Долго ли отсутствовал князь, молодые люди не знали. Когда Артамон Алексеевич, покашливая в соседней горнице и стуча палкой по паркету — появился в кабинете, княжна и Борщёв сидели друг против друга, на двух креслах. Княжна плакала, и у Бориса все щёки были в слезах. В её ли слезах, или в своих? Были и свои...
За все эти несколько мгновений, молодые люди ни слова, не успели сказать друг другу. Да и нечего было сказать. Очевидно, что нового не было ничего. Всё тоже. Та же любовь, которую время и разлука не ослабили, а только укрепили и даже закалили.
Князь вошёл, окинул обоих быстрым и косым взглядом и заговорил ворчливо:
— Ну, ну... Чего же плакать-то?.. И ты тоже. Срам какой! А ещё в офицеры метит! Ну вот, видайтесь, любитесь... Но помните: за старое не приниматься! Вы брат с сестрой, или племянник с тётушкой. По нашим православным законам — вы не можете быть ничем иным. Слышите!
Молодые люди не отвечали.
— Да и вся эта прошлогодняя ваша выдумка была одна дурь. Вот что! и тогда я это говорил, и теперь скажу.
Князь замолчал и заходил тихонько из угла в угол кабинета, будто раздумывая.
Княжна перестала плакать, отёрла своё румяное от слёз лицо и глядела, не спуская глаз, на Бориса. Молодой человек переводил взгляд с неё на деда и обратно.
— Ну чего же молчите? Неужто спросить нечего?
— Да Что ж спрашивать! — выговорил наконец Борщёв... — Нового ничего нет. Анюта, полагаю, у себя в горницах вышивала да вязала, поди, целую зиму. А летом купалась да каталась, да грибы собирала. А я всё в полку и всё то же делал. Караулы да парады. Она думала обо мне. А я думал о ней. Так и впредь будет.