Самокрутка
Шрифт:
— Что ж я?.. Я, Борюшка, за тебя в огонь и в воду готова! Ты надумай, что делать, да скажи.
— Теперь не знаю. Увидим. Зачем дедушка вас выписал? Мудрено всё это. Увидим.
И поздно съехав со двора князя Лубянского, сержант весело и бойко поскакал домой по сонным и пустым улицам. Теперь мать его мечтаний и грёз в Питере и мать, приехавшая из Каширы, слились в одну женщину, дорогую и близкую.
XXIII
Чрез
"Вот съезд! Больше чем бывало у государя Петра Феодоровича в Зимнем дворце!" подумал он.
Пробравшись к тому же маленькому подъезду генеральс-адъютанта, где он уже был однажды, сержант, не зная кому отдать лошадь, привязал её к решётке нижнего окна, а сам вошёл в прихожую. В ней нашёл он несколько капралов и сержантов разных гвардейских полков, несколько "рябчиков», т. е. штатских, и двух духовных лиц, не то священников, не то дьяконов.
Места для него, чтобы присесть, не было. Сержант стал у дверей и решил дожидаться, не пройдёт ли кто из лиц, находившихся у Григория Орлова в качестве адъютантов для разбора всяких разнохарактерных дел и просьб, которыми просители завалили нового фаворита и нарождающегося временщика.
Сержант прислушался к двум тихим разговорам. Оказалось, что один священник явился из Серпухова с жалобой на воеводу, на притесненье и обиды. У него корову с телком отняли, и он, побывав у преосвященного, получил вместо суда и расправы ответ:
— Я ничего не могу. Меня самого ограбила команда из военной коллегии. Ступай домой и жди Страшного Суда. По всему, приходят последние дни!..
Священника научили ехать в Москву, к приезду царицы, и подать ей самой просьбу, через её генеральс-адъютанта.
В другом углу пожилой человек, с виду помещик, жаловался, что неведомый ему генерал приехал в уезд, срубил у него лес и, продав купцу, уехал.
— Как? — воскликнул сидевший около него семёновский рядовой, очевидно из дворян.
— Да так!
— А вы что ж допустили?
— Я не позволял, противился...
— Ну?
— Ну, меня связали с женой, заперли в овин, приставили караул из двух солдат, а пока три десятины строевого леса срубили, сложили и увезли на подводах. Спасибо ещё — не дали нам с голоду помереть, кормили аккуратно.
— А кто же этот генерал?
— Закряцкий. Его все знают... Разбойничает на всю нашу округу. С солдатами ездит, воюет и в полон берёт.
В это время в горнице появился офицер Преображенского полка Баскаков, хорошо известный по его деятельной роли во время переворота. Внешность его была крайне не симпатична. Борщёв знал его в Петербурге, был ему лично известен и поэтому решился к нему обратиться:
— Извините. Могу ли я видеть и переговорить по делу очень важному с Григорьем Григорьевичем?
Баскаков прищурил свои злые глаза и процедил, глядя на сержанта чрез плечо:
— С генеральс-адъютантом её Величества, надо сказывать, государь мой. Фельдмаршалом будет Орлов и все в гвардии будут его Гришуткой звать. Воистину остолопы!..
Борщёв
— В названии по имени и отчеству лица, которое давно знаешь, нет ничего обидного ему! Да и велика привычка, правда, так называть... После вашего совета, я теперь буду, конечно, помнить и называть генеральс-адъютантом — до следующей недели и до следующей перемены.
Баскаков вытаращил глаза и не двигался, очевидно ожидая объяснения загадки. Сержант усмехнулся, высказываясь:
— Ведь на коронации он сиятельным будет...
— Да. По всему вероятию.
— А там сейчас чрез месяц — и фельдмаршалом или генералиссимусом...
Голос сержанта говорил больше чем слова.
— Вы Бартенев? — странно вглядываясь, сказал офицер и как бы припоминая.
— Нет-с! Борщёв. Сержант. В первом ряду роты стоял, когда крест целовали мы, присягая царице, прибывшей из Петергофа.
— А!? Из недовольствующих?! Обошли наградой, — усмехнулся дерзко Баскаков. — Вас ведь легион! Кабы вас, на писанию, в свиней бы обратить, да ввергнуть в море! То-то бы хорошо!..
— По указу или по высшей воле — всё сделаешь... — желчно отозвался Борщёв. — Плохо, когда люди сами в свиней обращаются по самомнению. Да времена такие, что не ведомо ещё...
— Какие времена? Хотите, я вас прикажу арестовать сейчас?
— За что же?..
— За... за дерзкие, пасквильные речи, государь мой, вспыхнул наконец и Баскаков. Знаете ли вы, что такие беседы, какая у нас с вами теперь — только и возможны в "такие времена", как вы сказываете. Но будьте уверены, что этим временам скоро конец придёт... Верченые язычки скоро поприщемят... Так вы Борщёв! До свидания. Буду помнить для послуги при случае.
И Баскаков, отвернувшись, двинулся и вышел на улицу. Через минуту его карета четверней выехала со двора.
— Тоже вельможа! А что сделал? Каин! За что в силе и дружбе с господами Орловыми? — пробормотал Борщёв и прибавил с горькой усмешкой:
— Каин!
Подумав минуту, сержант вздохнул.
— Зачем я пришёл? Чтобы ругаться, или чтобы просить?.. Всё это они слышат от всех, всякий день, а я своё дело порчу.
В эту минуту, мимо Борщёва, также со двора, вошёл тот же офицер с рыжеватыми бровями, крючконосый и белоглазый, которого он уже видел в первый свой приезд на дворе палат. Это был Победзинский. Сержант обратился к нему с той же просьбой, но уже попросил совета как поступить...
— Ого! господин сержанту. Малого захотели? — И драгун с польским акцентом весело засмеялся. Насколько Баскаков был не в духе, настолько Победзинский был весел.
"Должно пообедал уже и выпил!" — подумал Борщёв, чувствуя, что от драгунского капитана пахнет вином.
— Ну, я вам помогу. Вы измайловец? Пойдёмте... Только всех чувств не потеряйте. Я вам помогу. Я люблю измайловцев!
Капитан взял Борщёва под руку и, шагнув к дверям, отворил их несколько фамильярным жестом, т.е. щёлкнув и загремев ручкой двери. Они вошли в просторную горницу, где вдоль стен на стульях сидело человек тридцать офицеров и статских. Борщёв несколько спешил.