Самолеты, или История Кота
Шрифт:
Безумный сегодня денёк всё-таки, — правда, Кот? Наши дни здесь всегда протекали медленно и сонно, мы же никогда не считали ни часов, ни дней… Ну хорошо — я не считал. Стану говорить за себя, пожалуй. Так вот.
А тут… Столько всего успело произойти — просто не верится. А ведь ещё это письмо, из Рубецкого… Что в нём? И почему Сони так долго нет? Странно…
Эта кухня… Помню, у нас была большая кухня на Кутузовском. Я, правда, тогда я был мал; возможно, из-за
Раньше я частенько думал: неужели они не понимают, что самолёт, даже один, в квартире построить невозможно? Тут и жить-то негде, и это при том, что у нас так мало вещей. А они — самолёт… В смысле, самолёты. Но, наверное, они об этом попросту не задумывались. А может, у них есть какой-нибудь гениальный план? Не могли же они и в прошлом быть настолько недальновидными.
Или же в глубине души они понимают, что это нереально, но страх перед свободой от мечты для них хуже всего на свете?
Да. Мечта тоже может обернуться несвободой. К мечте легко попасть в рабство, в зависимость, как к наркотикам, да так, что потом уже и помыслить себя невозможно без ежедневной дозы. Тебя, Кот, у них уже отобрали; если теперь отобрать и самолёты… Да выживут ли они вообще, или просто сломаются?
С другой стороны, эта их мечта — она же для них как раз то самое сокровенное. Вот ты, Кот, — выжила бы ты без своих путешествий? Без своей свободы? Свободна ли ты от своего Пути? Свободна ли ты от своей свободы, — или же ты такой же наркоман, как и они? Если мыслить таким образом, выходит, что я свободнее всех вас — у меня ведь ничего нет. Ни Пути, ни мечты. Вопрос, однако, в другом.
Вопрос в следующем: а нужна ли она человеку — такая свобода?
Даже у свободолюбивых цыган есть семьи. Даже бомжи норовят найти себе угол и назвать его своим, — хотя бы на время. Даже кошки, гуляющие сами по себе, и те привязываются к тому, кто их кормит.
Свобода — это когда нечего терять. Но, может быть, не так уж это и радостно — быть свободным? Может быть, каждому, — и даже тебе, Кот, — в душе всё же хочется, чтобы было, что терять? Кого терять? Потому что тогда есть люди, которых ты любишь. Места, которые тебе дороги. Может быть, дом…
Ведь свобода — это, по большому счёту, синоним одиночества.
Это когда ты один на один с Богом, — если веришь в него, конечно.
И больше ничего и никого кругом.
Поэтому я бы, наверное, тоже ушёл куда глаза глядят, чтобы где-нибудь там построить себе какую-то новую жизнь — но у меня есть люди, которых мне не хочется терять. Соня, например.
И даже, как ни смешно, вот эта квартира, — несмотря на то, что она тесная и по уши в самолётном хламе.
Так что я, конечно, свободен, и всё же эта свобода — не абсолютна.
Но знаешь, что?
Я этому рад.
Да, я — второстепенный персонаж, всё ещё второстепенный персонаж — но, если подумать, меня это вполне устраивает. От главных героев вечно ждут каких-то подвигов и спасения мира; от таких, как я никто ничего не ждёт. Быть массовкой тоже неплохо.
И в этом, я бы сказал, есть своя свобода.
Малодушно, да? Ну, всяко лучше, чем просто сидеть на балконе. Думаю, я ещё сумею принести нам пользу. Думаю, для меня ещё не всё потеряно. В конце концов, примерно так ты и говорила, верно?..
…Однако где же Соня? Какое-то нехорошее у меня предчувствие…
И тут, словно ответом на мой вопрос в кухню входит… отец!
Да, это он — Альберт Викентьевич Рудаков собственной персоной. Хех, а всё-таки я здорово на него похож. Даже волосы такие же растрёпанные, торчащие во все стороны.
— Папа? Что-то случилось? Где Соня?
— Пошла с мамой к Лёшке, — говорит он задумчиво. — Знаешь, сын, тут такое дело… В общем, дед Владя умер.
— А?..
Какое странное чувство. Всё, что казалось мне важным минуту назад, вдруг стало таким далёким…
Дед. Мой дед. Человек, который привил мне любовь к чтению. Человек, который назвал Кота Котом. Человек, который помогал нам тогда, когда никто не мог нам помочь. Дед Владя, Владлен Максимович Царёв, мамин отец. Бывший председатель бывшего колхоза в селе Рубецкое. Крепкий хозяйственник, человек строгий, суровый даже, но с великолепным чувством юмора. Человек, на которого всегда и во всём можно было положиться, человек-скала, воплощение надёжности. А ещё — человек бесконечно добрый и понимающий.
Человек, которого я любил, наверное, даже больше, чем родителей. Мой дед.
Умер…
— Нам надо ехать в Рубецкое. Всем. Завтра, — помолчав, продолжает отец. — Шагаев нам звонил, но так и не дозвонился. Письмо шло три дня — это как минимум. Нужно ехать, приводить там всё в порядок, готовиться к похоронам. Деревенские помогут, конечно, они его очень уважали, но мы все должны там быть, без исключений. … Мама в шоке, конечно. Я и сам не ожидал. Соня в прострации. Ты как, ничего?