Самолеты летят к партизанам (Записки начальника штаба)
Шрифт:
Как-то в конце боевой ночи, мы стояли на старте, ожидали посадку последнего самолета-разведчика. Борисов имел задание: сфотографировать вражескую цель после поражения ее тяжелыми бомбами. Экипаж донес по радио: «Задание выполнил, цель сфотографировал», а о перелете линии фронта не сообщил. Штурман полка и инженер вели расчет расхода горючего. Все волновались. Наконец расчеты показали, что в воздухе самолет быть не может: горючего в баках нет. Ждать дальше на старте ни к чему. Ушли на КП, с надеждой, что разведчик сел на запасном аэродроме ближе к линии фронта. К полудню никаких донесений не поступило: значит, самолет сбит.
На второй день получили телеграмму: «Самолет сбит, экипаж спасен. Борисов».
— Ну, слава богу, хоть люди живы, — вздохнул я, вручая
Экипаж прибыл к вечеру. Командир корабля, штурман и остальные члены экипажа по очереди доложили Гризодубовой о случившемся. То, что мы услышали на этот раз, было обычным для войны: самолет Борисова обстреляла зенитная артиллерия противника. От прямого попадания в бензобаки самолет загорелся. Борисов перетянул через линию фронта и дал команду прыгать. У Станкеева парашюта не оказалось. От предложения стрелка прыгать вдвоем на одном парашюте он отказался. Медлить было нельзя, помочь товарищу чем-либо другим невозможно, и он остался в горевшем самолете один.
— Почему же вы допустили полет Станкеева без парашюта? — строго спросила Валентина Степановна командира корабля.
— На земле Станкеев всегда докладывал, что парашют в самолете, а когда подлетали к цели, он заявлял, что летит без парашюта, и требовал лететь над целью смело, иначе снимка не получится, — ответил Борисов. — Так было и на этот раз.
— Приземлились на передовой, — продолжал Борисов, — в расположении наших войск. Самолет упал недалеко в том же районе. Пошли туда собрать и похоронить останки Станкеева. Там увидели расплавленные детали сгоревшего самолета. Останков Станкеева не нашли. «Видимо, он сгорел полностью», — сказал я. Мы постояли, молча, потом собрали несколько раплавленных деталей самолета, закопали их в землю и сделали могильный холмик… Вот и все.
Мы чувствовали себя виноватыми. Ну зачем было разрешать Станкееву летать? Правда, он обещание выполнил: снимки самолет привозил хорошие. Командование было довольно и отметило это в приказе по корпусу. А какой ценой Станкеев понуждал летчика идти прямо на цель, не маневрируя, чтобы получить отличный снимок! Но ведь это нужно было не лично нам, пытались мы успокоить свою совесть и не могли. Как же мы раньше не замечали, какая сила воли таится в этом скромном труженике войны?..
Прошло около двух недель. Семье М. А. Станкеева послали «похоронную». Экипаж Борисова получил новый самолет и продолжал летать на бомбежки. Место разведчика занял другой, более опытный летчик — Александр Леонидович Недорезов, сибиряк, немногословный офицер, не знающий страха перед любой трудностью. Бортмехаником в экипаже летал сын погибшего летчика Коля Миненков.
Однажды, когда офицеры штаба ушли на обед, я сидел в комнате один и, увлекшись какими-то делами, едва слышал, как кто-то вошел, кашлянул и заговорил:
— Товарищ подполковник, разрешите доложить. Техник-лейтенант Станкеев прибыл к месту службы.
Подняв голову, я оторопело смотрел на него, вспышкой пронеслась мысль: что же произошло с экипажем в самолете № 19? Пауза затянулась. Я обрадовался и не знал, что говорить. А что-то надо было сказать Станкееву, и я, не подумав, брякнул:
— А ты знаешь, что мы тебя похоронили?
— Знаю. Мне по дороге знакомый старшина встретился.
— Семье письмо или телеграмму послал?
— Послал.
— Ну, тогда все в порядке. — На душе стало легче, будто камень с нее свалился. Я снова вошел в свою колею. — Давай садись и рассказывай, как ты дошел до второй жизни.
Пока я спрашивал его, в штаб вошли офицеры. Они сели и не мешали рассказу «пришедшего с того света».
— Что тут рассказывать? Все просто, — начал Станкеев. — Когда услышал команду прыгать, только тогда дошло до меня, что я без парашюта. Все бросились к двери, стали прыгать. Последними подошли стрелок и командир корабля. Заметив мою беду, они попеременно предлагали связаться чем-либо для совместного прыжка на одном парашюте. Но я не стал подвергать их жизнь опасности. Вижу, пока будем торговаться, погибнем все втроем. Тогда крикнул им: «Прыгайте!»,
Мне представлялась картина, как придет домой, к матери, почтальон, как заплачут мать и жена, узнав о моей смерти. Не знаю, сколько прошло времени, я почувствовал удар, вернее, начало удара, остальное я уже не слышал: потерял сознание. Пришел в себя от жары; открыл глаза, но понять ничего не мог, все кружилось и горело: небо, остатки самолета…
Медленно приходило сознание. Понял, что лежу рядом с огнем, пошевелил ногами — целы, руки тоже слушались, и я пополз в сторону от огня. Постепенно понял, что меня, завернутого в ватный чехол, выбросило из самолета при ударе о землю. К горевшему самолету подошли два солдата. Они увидели меня и полезли в мой карман за документами. Прочитав их, сказали: «Это наш летчик». Сгоряча я отполз, а сказать что-нибудь солдатам уже не мог. Солдаты шли с переднего края в медсанбат. Они положили меня на плащ-палатку и дотащили до места, куда шли сами. Голова сильно кружилась. Врач осмотрел меня. «Сильное сотрясение мозга. Ему нужен абсолютный покой. Он нетранспортабельный», — услышал я и снова забылся. Лежал десять дней. Мне стало легче, голова перестала болеть. А еще через два дня меня выписали…
— Почему же вы летали без парашюта? — спросили Станкеева.
— Не успевал его получать в кладовой. Пока заряжал фотоаппарат, наступало время вылета, так я без парашюта и улетал.
— Не успевал, — улыбнулся я. — Расскажите лучше, как заставили Борисова выдерживать курс над целью.
Станкеев замялся, потом сказал:
— Один раз я действительно забыл парашют. Как сейчас, помню: впереди уже цель видна, в воздухе рвались сотни снарядов. Командир корабля начал сворачивать с курса. Я сразу же понял: снимка не получится, напрасно летали. Вспомнил о парашюте. Если собьют, прыгать не придется. Но летели-то мы не спасаться, а привезти снимки. Подошел к Борисову. Так и так, говорю, идите точно на цель. Собьют — все выпрыгнут. Я без парашюта и то не боюсь. Не знаю, как понял меня командир, но направил самолет нужным курсом. И снимочки мы привезли — всегда бы такие. А потом умышленно забывал парашют, можете наказывать.
Михаил Станкеев служил в полку до конца войны. Как-то парторг полка Б. Н. Дьячков спросил его:
— Почему вы в партию не вступаете?
— Рановато было. Хотел убедиться, что могу защищать Родину так же, как защищают ее коммунисты. Одного желания стать коммунистом мало.
Слова Станкеева не лишены глубокого смысла. Часто на вопрос при приеме в партию: почему вы вступаете — можно услышать ответ: потому, что хочу быть передовым, находиться в первых рядах… И как правило, собрание удовлетворяется таким ответом. А вот может ли этот человек быть передовым? Может ли находиться в первых рядах наступающих? Такие вопросы не всегда ставятся. И напрасно. Я давно член партии, а понял, что хотеть быть коммунистом и быть им по-настоящему, лишь через много лет, в 1941 году. Почему именно в это время? Да потому, что человек испытывается, когда требуется от него уже не только желание, но и умение, а иногда и жизнь. А готовность к этому люди проявляют в трудный для Родины час.
Помню первые дни войны. 1-й тяжелобомбардировочный авиаполк готовился к боевому вылету. У всех настоящих коммунистов и беспартийных патриотов, а их абсолютное большинство, была бесстрашная решимость к борьбе с фашизмом. Они не боялись предстоящей встречи с врагом, не боялись и смерти при защите Родины, потому что были готовы к этому, и если гибли в бою, то непобежденными.
Так вот и фототехник Михаил Станкеев. Он правильно считал: чтобы стать коммунистом, мало того, чтобы уметь высоко поднимать ногу в парадном строю или уметь зарядить фотоаппарат. Чтобы стать передовым, нужно иметь не только желание стать впереди, но и умение идти вперед, не боясь никаких преград.