Самолеты летят к партизанам (Записки начальника штаба)
Шрифт:
— Чтобы другим неповадно было паниковать, Шуваева надо отдать под суд, — сказал он, как отрубил, свое мнение Гризодубовой.
— Шуваев совершил проступок не по злому умыслу, — ответила Валентина Степановна. — Он по неопытности неправильно определил в бою состояние своего самолета и покинул его.
— Судили же вы в прошлом году за трусость летчика П.? — в доказательство своей правоты напомнил Бегунов.
— Тогда мы под суд отдавали труса, а получили смелого воина. А чего добьется суд от Шуваева? Он только начинает жить. Судом мы погубим в нем человека. Скажите, комиссар, — обратилась она к заместителю по политчасти Н. А. Тюренкову, по привычке называя его еще комиссаром, — как вы думаете?
— Я считаю,
— Вот это самое верное определение, — поддержала Гризодубова. — Можно еще добавить, что по нашей вине. Когда формировали экипаж Шуваева, мы, видимо, поторопились…
— Помню, — сказал Тюренков, — вы говорили, что в состав молодого экипажа нужно ввести опытного второго летчика, штурмана или борттехника. Но тогда мы думали, что боевые комсомольцы справятся сами.
— И оказалось, не справились, — заметила Валентина Степановна. — А будь среди них уже повоевавший летчик, все могло кончиться по-другому. Теперь, когда этот экипаж получил хороший урок, предлагаю из строя его не выводить. Следует заменить только командира корабля, назначить его в другой экипаж вторым летчиком.
Мы хорошо поняли, насколько была права Гризодубова, требуя от нас сочетания работы старых летчиков и молодых, что кроме порыва, молодежного задора воздушным воинам нужен еще опыт, нужна закалка.
Через неделю самолет был в строю, и экипаж вновь стал летать к партизанам, а со временем пришла к нему и зрелость — комсомольский экипаж успешно выполнял боевые задания под командованием старшего лейтенанта Д. И. Коваленко.
Штурман Николай Лужин
— Самолет, объятый пламенем, падал. Услышав команду: всем покинуть корабль, я все еще возился у прицела. Наконец дошло — нужно торопиться. Сбросил бомбы — задание выполнено.
Лужин говорил медленно, будто взвешивал каждое слово, а серо-голубые глаза смотрели мимо меня куда-то вдаль. Мне казалось, что он снова видит все пережитое им в ту злосчастную ночь с 6 на 7 октября 1943 года.
Николай Антонович Лужин во время войны был в нашем полку штурманом. Помню его стройным, худощавым парнем лет двадцати. А теперь, через 20 лет, — здоровенный дядя, косая сажень в плечах, но по-прежнему подтянутый, красивый, на голове, как и тогда, пышная шевелюра. Недавно ему присвоили звание: «Заслуженный штурман-испытатель СССР».
Осенью 1943 года мы считали его погибшим… И вот встретились много лет спустя, вспомнили былое.
— Сбил нас ночной истребитель над самой целью — крупным железнодорожным узлом Быхов, — продолжал рассказ Лужин. — Так вот, сбросив бомбы, я вскочил с сиденья и почувствовал: самолет снова летит. Командир корабля лейтенант Виктор Григорьевич Григорьев сидел на своем месте, за штурвалом. Сиденье второго летчика, Аркадия Варывдина, было пустым. «Значит, выпрыгнул», — мелькнула мысль.
Григорьев резко повернул ко мне лицо и во все горло крикнул: «Прыгай!» — «А ты?»
Но он уже не смотрел в мою сторону, и я понял, что он, командир корабля, будет держать штурвал, пока экипаж не покинет самолет. Мой парашют не был одет на лямки — я так делал всегда для удобства работы с прицелом. В спешке с большим трудом пристегнул парашют к правой лямке. Меня бросило в хвост через бушующий в фюзеляже огонь. Самолет снова беспорядочно падал.
Я увидел прижатого к борту радиста Анатолия Авдеева. Хотел схватить его, оторвать от борта, чтобы вместе выпрыгнуть. Но нас стало кидать из стороны в сторону. Я несколько раз ударился о ящик с мелкими осколочными бомбами, думал, еще разок приложит и конец, не добраться до раскрытой двери, не выпрыгнуть… Неожиданно отвалилась хвостовая часть самолета, по самые двери, и я оказался в воздухе. С большим трудом с силой выдернул кольцо. «Спаситель» моментально открылся. Не успел
Лужин на минуту умолк, провел по лицу рукой, будто отогнал дурной сон, и снова продолжал рассказывать. Я слушал его, не перебивая. Слушал, и, казалось, своими глазами видел, как, упав, полз он к лесу. Полз бесконечно долго по мокрой, разбухшей от осенних дождей земле, а над ним трассирующие пули расчерчивали темноту. Превозмогая боль, весь в грязи, в ссадинах и ожогах он все же заполз в лес. Немцы больше не преследовали: они боялись партизан…
Мы расстались с Николаем Антоновичем. Все, что он рассказал, долго стояло перед моими глазами.
…Лужин, еле передвигая разбитые ноги, медленно, от дерева к дереву, побрел к линии фронта, к своим, В темноте зашел в болото, наткнулся на крохотный, с пятачок, островок, выбрал под голым кустом место посуше, присел передохнуть и мгновенно уснул. Утром его нашел бородатый старик и увел в Годылевский лес, где находились Авдеев и Варывдин.
К вечеру все трое в сопровождении старика и еще двух местных жителей добрались до остатков самолета. У пулемета нашли погибшего бортмеханика Павлышева. Командир корабля Григорьев и стрелок Хабибрахманов упали вниз головой в болото недалеко от самолета. В их руках были кольца нераскрывшихся парашютов. Видно, их выбросило из обломков самолета на малой высоте.
В лесу выбрали приметную поляну. Вырыли под одиноко стоявшей сосной могилу и похоронили в ней завернутых в шелковые парашюты товарищей. Стесали кору, и на белом теле сосны Авдеев вывел чернильным карандашом:
«Здесь погибли и похоронены герои-летчики: Виктор Григорьев, Дмитрий Павлышев и Габдулак Хабибрахманов. Они отдали свои жизни за Советскую Родину в боях с немецко-фашистскими ордами».
Над мертвыми возвышался живой обелиск…
Перейти линию фронта не удалось. И тогда летчики создали небольшой партизанский отряд, в котором были рядовые, сержанты и командиры, по разным причинам оказавшиеся в тылу врага. Командиром избрали Николая Лужина, комиссаром — Анатолия Авдеева. Первые засады на шоссе Могилев — Гомель оказались удачными. Отряд вооружился немецкими карабинами, автоматами, гранатами. Взяли и два пулемета ШКАС из разбитого самолета. Из неразорвавшихся авиабомб выплавили тол. Один партизан стащил у гитлеровцев с автомашины противотанковую мину. Решили подорвать мост на шоссейной дороге Гомель — Могилев. Это задание поручили танкисту Шереметьеву и местному жителю, фамилию которого Лужин, к сожалению, забыл. С ними отправилась и белокурая девушка Аня.
Ночью втроем залегли в кустах недалеко от моста, который охраняли полицаи. Удобный момент выдался лишь на рассвете. Смельчаки заложили взрывчатку и стали отходить в противоположную от отряда сторону, к небольшому лесу. Когда раздался взрыв, их заметили полицаи и открыли огонь. Но Шереметьев, Аня и тот безымянный герой успели скрыться. Вскоре прибыли каратели, окружили лесок и всех поймали. Враги заставили партизан выкопать себе могилу, затем, избитых, истерзанных, поставили в яму и заживо закопали по шею. Аня стояла рядом с Шереметьевым. Тому, кто из них расскажет, где располагается отряд, обещали даровать жизнь. Но ни медленная мучительная смерть, ни издевательства фашистов не вырвали у патриотов партизанской тайны. Они умерли героями…