Самолеты на земле — самолеты в небе
Шрифт:
Это было в четверг вечером, в день моего доклада, в переполненном зрительном зале театра, куда были приглашены участники международного симпозиума.
СВОРАЧИВАНИЕ ФЛАГОВ
Следующий день — пятница — был последним днем работы симпозиума, днем его официального закрытия. В моем распоряжении оставалось два дня. В воскресенье в это самое время самолет поднимет нас в будапештское небо и унесет в Москву. Затем я напишу отчет о своей поездке, и с первым заграничным опытом будет покончено.
К двум часам дня затих главный корпус Технического университета. Он затихал последним, остальные с самого утра
Спешно демонтировалась выставка приборов. Представитель венгерских авиалиний «Малев» складывал вывески, свою конторку и свои некогда ярко иллюминированные ширмы: «Экономьте время, пользуйтесь услугами «Малев». «Прямые полеты из Будапешта в 32 города Европы, Среднего Востока и Северной Америки». Фирма «Бекман» подала к подъезду автофургон и теперь погружала в него свои приборы — блестящие эмалью и никелем дорогие игрушки для взрослых.
Я должен был передать Службе Слайдов кассету, которую не успел вернуть вчера после доклада. Широкая панельная лестница вела на второй этаж. По дороге я заглянул в главную аудиторию, где вчера читал свой доклад. Два экрана, ряды стульев сверху вниз. Сигнальная лампочка, которой уже нет, находилась на столике кафедры, рядом с докладчиком. Лампочка у докладчика, кнопка у председателя. Красная лампочка загорается — твое время истекло.
…«Еще полминуты, господин председатель». И снова красная лампочка. «Я кончил, господин председатель. Уважаемые коллеги, благодарю за внимание». «Леди и джентльмены, у кого будут вопросы?» Жидкие аплодисменты, обычные в таких случаях. Не жиже и не гуще, чем у большинства других. Аплодисменты вполне нормальной, я бы сказал, концентрации…
Представитель венгерских авиалиний «Малев» уже упаковал свои декорации. Дела представителей фирмы «Бекман» тоже двигались к концу. На улице у входа двое рабочих снимали флаги с флагштоков, бросали цветные полотнища на землю, спешно сворачивали их и складывали в одном месте. На земле в одной куче лежали флаги Испании, Индии, Англии, все вместе похожие на большую цыганскую юбку. Несколько осиротевших флагов еще продолжало висеть. Цветистая юбка мира пополнялась новыми красками.
В моей симпозиальной папке коллекция визитных карточек — следов «припаянных» научных контактов. Ослепительно белая карточка мистера Киото с четкой черной печатью: с одной стороны английский текст, с другой — японский. Карточка француза с коричнево-золотым тиснением. Карточка англичанина с завитушками заглавных букв. Простенькая карточка доктора из Баку, который храпит по ночам, отпечатанная на фотобумаге и аккуратно вырезанная ножницами.
В последний раз я смотрел на здание Технического университета, которое выглядело теперь как женщина, снявшая косметику на ночь и накрутившая бигуди. Официальная программа исчерпана.
Отдав кассету Службе Слайдов, я отправился в Пешт, с тем чтобы побывать на острове Маргит. Я сел на шестой трамвай, следующий по маршруту Ирини Йожеф — Ференц кёрут — Сент Иштван кёрут. Если не считать вечерней поездки на автобусе в Венгерскую национальную галерею и мимолетного, как сон усталого человека, пути с аэродрома, трамвай номер шесть был первым моим транспортом по городу.
Ференц кёрут из окна трамвая был похож на Йожеф кёрут, и последний ничем не отличался от идущего за ним Ленин кёрут. Трамвай разочаровывал меня теперь так же, как в Армении разочаровал киноаппарат. Чудо будапештских улиц исчезло. Осталось дрожание бесцветных документальных кадров, отснятых робкой рукой дилетанта.
Старенький, отживающий свой век трамвай, безнадежно устаревшее достижение девятнадцатого столетия,
Остров Маргит остался позади справа, и, выйдя из трамвая, я обнаружил, что нахожусь на улице Мартирок, в северной части центральной Буды. Отсюда не так далеко до Кристины кёрут, Хуняди Янош ут, Танчич Михай утцы, до готического собора короля Матьяша.
На углу Мартирок и Терек я остановился у скромной витрины небольшого кинематографа, где были выставлены малозанимательные фотографии — кадры фильма, который в нем шел. Это был «Блоуап» итальянского кинорежиссера Микеланжело Антониони.
Припомнив, что в моей коллекции приглашений, билетов и рекламных проспектов значился также и этот фильм, я взял в кассе билет на 1/47, что означало, как мне не без труда удалось выяснить у многотерпеливой кассирши, 1845.
Я гулял по острову Маргит среди платанов, грелся на солнышке, проводил время в свое удовольствие. Ни забот, ни обязанностей.
Когда я вспомнил о билете в кино, было около половины седьмого. Солнце не то чтобы собиралось покинуть остров Маргит, но уже подумывало о вечернем отдыхе и работало вполсилы. Я поднялся со скамейки, и ровно в шесть сорок пять стоял у дверей кинозала, протягивал свой билет и знаками просил билетершу показать мое место, потому что сам ничего не мог разобрать на крохотном синем бумажном лоскутке.
«БЛОУАП»
Кинозал был узким и длинным, точно чулок. Розовые обшарпанные стены, атмосфера старого дома, крошечного заведения, чуть ли не частной чьей-то лавочки, живо напомнили ныне уже не существующие «Новости дня» на Пушкинской площади в Москве, старую палочку-выручалочку школьников-прогульщиков, киношку, в которой любой билет стоил рубль старыми деньгами.
Мое место было сзади, в боксе из крашеной фанеры, который вроде бы выполнял здесь роль ложи. Вход был рядом, и я видел всех входивших — в основном молодежь от пятнадцати до двадцати лет. Вдоль стен горели тусклые лампочки, в открытую дверь врывался солнечный вихрь дня, и даже когда начался нескончаемый киножурнал, вернее несколько киножурналов, зрители все шли. Это продолжалось минут тридцать. Опоздавшие занимали места, сопровождаемые билетершей с фонариком. Зрители смеялись непонятным остротам диктора, вводная часть явно затянулась, и маленький кинозал превратился в дискуссионный клуб, где каждый обсуждал свои проблемы, изредка поглядывая на киноэкран.
Наконец лента сменилась. «Блоуап». Режиссер Микеланжело Антониони. Цветной широкоэкранный фильм. Зал затих. Фильм шел на английском языке, титры были венгерские, и каждый из присутствующих так или иначе понимал смысл происходящего. Впрочем, говорили на экране мало.
Слишком трудно рассказать о фильме, который имеет непосредственное отношение к предмету настоящих заметок. Это задача не только трудная, но и неблагодарная, поскольку, каждый замысел, очевидно, наиболее удачно может быть выражен в присущей ему форме. В данном случае — в кинематографической, поскольку речь идет о фильме. Если бы «Блоуап» не явился случайным, но, как оказалось, необходимым экспериментом в ряду будапештских опытов, я никогда бы не посмел пересказывать его содержание. Трудность усугубляется тем, что фильм этот в некотором роде притча и потому многозначен. Мне остается лишь извлечь из него то, что поможет прояснить расплывчатые контуры темы «иностранец».