Самому себе
Шрифт:
Едва проснулся я, вопросы снова засверлили голову. Как я попал сюда?
Прямо так и материализовался ночью здесь в собачьей шкуре? Или меня кто-то принес да положил сюда, пока я в отключенном состоянии пребывал? Я же не знаю, сколько дней или минут в отключке находился.
А может быть, я просто брел по улицам уже на четвереньках и нос меня привел сюда по следу этой стаи. Нашел своих. Так что же, они и есть для меня теперь “свои”? “Ой, перестань! – себя одернул тут же.- Еще в священных текстах было: “Живая собака лучше мертвого льва””. Я бы чуть изменил –
А стая начинала просыпаться. Зевали. Встряхивались. До хруста в позвоночнике совершали потягушеньки. Чесали задней лапой за ухом.
Новенький на себе поймал чей-то тяжелый взгляд и тут же левой задней увлеченно заскреб за ухом. Сержантский взгляд принадлежал грудастому средних размеров индивиду с явным наличием бульдожьей крови.
Физиономия его напоминала молодого лорда Черчилля, когда он на заре своей карьеры командовал первым в истории цивилизации концлагерем, что находился в Трансваале. Мысль посмешила новичка, помогла скрасить дурное послевкусие от чувства страха перед этим типом.
Еще из стаи выделялся угольно-черный молодой красавец размером с дога, но шерсть ему не догова досталась, и уши – остренькие, как у дворняжки. Ну и, конечно, привлекала внимание сучка, немецкая овчарка чистокровная, хороших статей, крупная, но… без одного уха.
Наверно, родовая травма. И добрые хозяева не потрудились утопить щенка, прогнали попросту на улицу.
А на другом полюсе собачьей иерархии из малоинтересной массы выделялся лохматый то ли пуделек, то ли венгерский пуми с такой густой и длинной челкой, что непонятно было, как вообще он видит белый свет. И тем не менее по большей части как раз ему-то выпадало, когда вся стая водопойничала, караулить; когда другие насыщались, только облизываться да поскуливать на страже.
Сначала я не понял, почему мои собратья новые отправились пить воду куда-то в свежеобразованный овраг, где трещина в трубе водопровода родила журчащий ручеек. В разрушенном оползнем подвале гастронома, где ночь мы провели, было полным-полно нормальных луж возле ржавеющих прилавков, так отчего бы не напиться там? Но хоть я и не понял этого, а самовольничать и экспериментировать не стал: не стоит выделяться – как все, так я. Пока. А там увидим.
Потом я поближе подошел к одной из этих луж, и нос мне подсказал…
Как называется фигня эта, что в холодильниках? Ладно, неважно. Но воду эту пить не надо. Другое надо было мне, другое заинтересовало: в луже увидел я отражение свое, колеблющееся, нечеткое. Только язык из пасти ясно виден был да черный нос, две дырки… А так хотелось рассмотреть себя получше! Мне это нужно, чтобы знать, какой избрать стиль поведения. Если я крупный, сильный, то… А если честно, мне почему-то просто так, не знаю для чего, но очень важно было рассмотреть себя.
А что до “стиля поведения”, то… Ох, мама, мама… Мне даже вспоминать теперь не хочется о ней, а вот невольно… Если б она так не тряслась надо мной, не запихнула бы через дядю Антона на экономический,
Еще одно меня чрезвычайно занимало. Дня через два, может, и через три-четыре, уж не знаю. Зарубок я не делаю, как Робинзон. В общем, отправились всей стаей мы на мясокомбинат. По-моему, затея – глупая, мы там с моим Семенычем дважды таких же дураков подкарауливали, которых нос за собой ведет, как молодых мужчин – совсем другое.
Только теперь я еще знаю, что надо было нам машину прятать нашу, недооценивали мы собачьи способности. А я теперь уж не переоцениваю ли?.. Но точно видел: наш вожак, когда цепочкой мы перебегали через улицу, не останавливаясь, покосился на часы над светофором и заспешил, прибавил темп. Уже на месте тоже – бежим трусцой вдоль длинного забора, а он посматривает все на стрелки с надписями.
Ну вот!.. А то понапридумают про нас… “АБЫРВАЛГ”… “АБЫРВАЛГ”…
Да что, мы в иерусалимской школе обучались?! Мне кажется, я не особо удивлюсь, если еще того гляди застану этого вожака за чтением газеты. А может, и очки у него где-нибудь припрятаны? Вот у него в очках была бы морда – точно Черчилль! Кем, интересно, он в другой жизни мог бы быть? Нет, не покойный Черчилль, разумеется, а этот наш клыкастый. Какой-нибудь начальник эмвэдэшный с могучим складчатым загривком, презрительно отвисшей губой. В глазах презрение ко всему слабому и грешному людскому роду, ведь навидался, знает столько он…
И тут меня словно по голове шарахнуло! А почему – он мог бы? Может быть, он и был таким? Он тоже – превращенец. Не только мне, возможно, эта доля выпала. Я стал прикидывать, кто бы еще мог подойти под мой неологизм. Черный красавец – превращенец? А пуделек?
Нет, нет, здесь присмотреться повнимательней, ведь меток нет на нас.
Меня спасла только звериная реакция! Еще мгновение – и я остался бы под колесом грузовика. Шофер меня в сердцах обматерил. Собратья на меня свирепо скалились. “Всё, всё,- пообещал я сам себе,- кончаю с размышлизмом. Пора нормальным псом становиться”.
Голодный, вечером он все же вновь предался размышлениям. Что значит
– “быть нормальным”? Таким же дураком, как остальные? Ведь поход к мясокомбинату практически дал нулевые результаты. Ну утащили несколько огромных, старательно очищенных от мяса костей у зазевавшихся пенсионеров возле окна в стене, откуда дрянь эту продают. Ну подразнили, до захлеба лаем довели своих сытых собратьев из охраны, запертых на день в своих мочой и злобой провонявших казармах. Вот и весь толк от экспедиции. Лучше на свалку бы пошли.
Для небрезгливых там жратвы навалом, и я дорогу знаю хорошо… Но как мне это объяснить безмозглым, безъязыким? Ведь языка-то нет, урчанием, повизгиванием, рыком лишь простейшее возможно передать, и то при обязательной наглядности или по только что произошедшему событию. А чтоб на свалку…
А ночью мне приснилось… Нет, надо же такое, а?! Приснилось мне то ли стихотворение, то ли песня. Откуда в голове такое сохранилось? Не мог же я сам такое сочинить, тем более в собачьем положении?