Самопознание Дзено
Шрифт:
В течение одной недели Ада заходила в контору целых три раза. Но только после второго ее прихода я сообразил, что ей надо со мной поговорить.
В первый раз она нарвалась на Нилини, который был занят очередной попыткой меня просветить. Она просидела целый час, ожидая, когда он уйдет, но совершила грубую ошибку, заговорив с ним, в результате чего он решил, что ему следует остаться. Представив их друг другу, я вздохнул с облегчением: челюстная щель Нилини была теперь обращена не ко мне. В их разговоре я не участвовал. Нилини был даже остроумен и удивил Аду сообщением, что в Тержестео так же любят позлословить, как и в салоне светской дамы. Разница же, по его мнению, была только в том, что
Нилини сделал вид, будто не верит ни ей, ни мне. Он сказал, что знает меня много лет и считает, что я очень наивен. Это заявление меня позабавило, да и Аду тоже. Но мне стало весьма неприятно, когда он — в первый раз в присутствии третьего лица — заявил, что я один из лучших его друзей, и потому он знает меня как облупленного. Я не осмелился возразить, но это наглое заявление задело мою стыдливость, словно я был девушкой, которую публично обвинили в распутстве.
Я был так наивен, продолжал рассказывать про меня Нилини, что Ада с хитростью, свойственной всем женщинам, могла злословить в моем присутствии, а я этого просто не понимал. Мне показалось, будто Аду забавляют эти сомнительные комплименты, и лишь потом узнал, что она не прерывала его, надеясь, что, выговорившись, он наконец уйдет. Долго же ей пришлось бы дожидаться!
Придя второй раз, Ада застала меня с Гуидо. Именно тогда я прочел на ее лице выражение нетерпения и догадался, что ей нужен я. И покуда она не пришла третий раз, я тешил себя обычными иллюзиями. Она, конечно, не просила меня о любви, но слишком уж часто желала остаться со мной наедине. Мужчинам нелегко понять, чего хотят женщины, тем более что они и сами часто этого не понимают.
Однако ее слова отнюдь не свидетельствовали о том, что у нее возникло ко мне новое чувство. Едва она со мной заговорила, как голос у нее прервался от волнения, но я тут был ни при чем. Она просто хотела узнать, почему Кармен до сих пор не уволена. Я рассказал ей все, что мне было известно, включая и нашу попытку пристроить ее к Оливи.
Она сразу немного успокоилась, потому что все, что я говорил, в точности соответствовало тому, что сообщил ей Гуидо. Потом я узнал, что приступы ревности находили на нее полосами. Они возникали без видимых причин и проходили иногда от одного слова, кажущегося ей убедительным.
Она. задала мне еще два вопроса: вправду ли женщине так трудно найти место и действительно ли семья Кармен зависит от ее заработка.
Я объяснил, что в Триесте женщине действительно трудно устроиться на службу в конторе. Что же касается второго вопроса, то я ничего не могу ей сообщить, потому что не знаю никого из членов семьи Кармен.
— Зато Гуидо знает весь дом! — гневно прошептала Ада, и слезы вновь потекли по ее щекам.
Потом она, прощаясь, пожала мне руку и поблагодарила. Улыбаясь сквозь слезы, она сказала, что знает, что может на меня положиться. Эта ее улыбка мне понравилась, потому что, конечно же, была обращена не к шурину, а к тому, кто был связан с нею общей тайной. Мне захотелось
— То, чего я больше всего боюсь, — это не Кармен, нет, это его игра на бирже!
Она пожала плечами.
— Ну, это неважно. Я говорила с мамой. Папа тоже играл на бирже и заработал там кучу денег.
Сбитый с толку ее ответом, я все-таки продолжал настаивать:
— Мне не нравится этот Нилини. Это неправда, что мы с ним друзья.
Она удивленно на меня посмотрела.
— Мне он показался вполне приличным человеком. И Гуидо он нравится. И потом, я думаю, Гуидо теперь стал осмотрительнее вести свои дела.
Я твердо решил не говорить ей о Гуидо ничего худого и замолчал. Когда же я остался один, я думал уже не о Гуидо, а о себе самом. Может, это было и хорошо, что Ада наконец-то стала мне просто сестрой, и только. Она не сулила любви и не грозила любовью. Несколько дней я бегал по улицам встревоженный и растерянный. Я не понимал сам себя. Почему я чувствовал себя так, словно меня только что бросила Карла? Ведь ничего нового не произошло! Сказать по правде, я просто думаю, что во мне всегда жила жажда приключений или какого-нибудь осложнения, напоминающего приключение. Мои же отношения с Адой не были теперь осложнены ничем.
Однажды Нилини из своего кресла прочитал нам проповедь более длинную, чем обычно: на горизонте собирались тучи — должно было произойти вздорожание денег. Биржа внезапно насытилась и не могла больше впитать ничего.
— Подбросим туда натрия! — предложил я.
Замечание ему не понравилось, но, не желая со мной связываться, он пропустил его мимо ушей; внезапно денег на рынке стало мало, и потому они вздорожали. Его несколько удивляет, что это случилось сейчас: он предсказывал это на месяц позже.
— Не иначе, как их отослали на луну! — сказал я.
— Все это очень серьезно, и смеяться тут нечего, — промолвил Нилини, все так же глядя в потолок. — Вот сейчас станет ясно, у кого душа настоящего борца и кто, наоборот, при первом же ударе ляжет на обе лопатки.
И так же, как я не понял, почему это вдруг денег в мире стало мало, точно так же я не догадался, что Нилини имел в виду Гуидо, когда говорил о борцах, чьи силы должны сейчас подвергнуться испытанию. Я так привык защищаться от его проповедей невниманием, что и эту тоже, хоть я ее и услышал, я пропустил мимо ушей.
Но всего несколько дней спустя Нилини заговорил иначе. Случилось нечто новое. Он обнаружил, что у Гуидо есть еще один биржевой маклер. Взвинченным тоном он заявил, что никогда и ничем не погрешил против Гуидо, в том числе и в вопросе соблюдения тайны. Он потребовал, чтобы я это подтвердил. Разве не скрывал он состояние его дел даже от меня, который был его лучшим другом? Но теперь он считал себя свободным от этой обязанности и мог во всеуслышанье заявить, что Гуидо разорен до нитки! Что касается сделок, совершенных при его посредничестве, то он уверен — первое же небольшое улучшение, и крушение можно будет приостановить и спокойно ждать лучших времен. Однако просто неслыханно, что при первом же затруднении Гуидо подложил ему такую свинью!
Что там Ада! Вот чья ревность была поистине неукротима! Мне хотелось узнать от него суть дела, а он меж тем распалялся все больше и больше, твердя о совершенной по отношению к нему несправедливости. Поэтому, вопреки своему намерению, он так ничего мне толком и не рассказал.
После полудня я нашел Гуидо в конторе. Он лежал на диване в странном состоянии, это было нечто среднее между сном и отчаянием. Я спросил:
— Ты что же, окончательно разорился?
Он ответил не сразу. Сначала он убрал согнутую в локте руку, которой прикрывал свое помятое лицо, и спросил: