Самовоспитание и самообучение в начальной школе (сборник)
Шрифт:
По случайному стечению обстоятельств девочка попала на мое полное попечение, и мне – тогда еще студентке-медичке – пришлось проделать мой первый педагогический опыт. На нем, к сожалению, не могу сейчас останавливаться, хотя он достоин внимания. Однажды сидели мы вместе; девочка занималась органической химией; вдруг она взглянула на меня загоревшимися глазами и закричала: «Понимаю, да, теперь понимаю!» Потом она вскочила и побежала к отцу с громким криком: «Папа, папа, мой ум раскрылся». Я тогда еще не знала истории девочки и чувствовала себя очень удивленной и испуганной. Она схватила отца за руки и повторяла: «Теперь я могу сказать тебе – да, да, а раньше я не знала, что ты спрашивал». Радость дочери и отца, их близость в этот момент заставили меня подумать, сколько счастья и какие источники
На самом деле для наших свободных детей каждое завоевание интеллекта – источник наслаждения. К этому удовольствию они теперь стремятся больше всего, и это заставляет их относиться равнодушно к другим наслаждениям низшего порядка. Испробовав это высшее, наши малыши отвертываются от сластей и игрушек.
Это ставит их неизмеримо высоко в глазах тех, кто наблюдает за ними. Их радости – радости высшего порядка, отличающие человека от животного; они могут спасти человека от отчаяния в мрачные минуты жизни.
И когда нашему методу бросают упрек в том, что он стремится служить наслаждению детей и что это безнравственно, я считаю это не опорочиванием метода, но оскорблением ребенка. В таком обвинении кроется клевета на ребенка, как будто бы удовольствия и радости детей могут состоять только в лакомствах, в праздности или того хуже. И ни одна из этих вещей не годилась бы, чтобы доставлять ребенку наслаждение в течение многих часов, дней или годов. Удовольствие бывает длительным лишь тогда, когда ребенок добивается человеческого наслаждения, доставляющего радость, напоминающую порыв девочки, которая устремилась к отцу, чтобы обрадовать его тем, что для нее наступил конец потемок, длившихся долгие годы.
Такие кризисы, характерные теперь только для гения, когда он открывает истину, разве не могут они являться естественным феноменом психической жизни? И не правильно ли, что проявления гениальных натур – лишь проявления «сильной жизни», избавленной благодаря особенностям индивидуальности от разных опасностей, и потому только и способных раскрывать истинную природу человека? Тип гения может стать обычным, и все люди в большей или меньшей степени явятся разновидностью одного и того же вида. И, следовательно, пути, по которым идет ребенок в процессе активного созидания своей индивидуальности, – пути гения.
Характерным для ребенка является интенсивность внимания, глубина сосредоточения, которая изолирует его от всех стимулов внешнего мира и соответствует по силе и продолжительности развитию внутренней активности. Как и в гениальной натуре, это сосредоточение не остается безрезультатным, но становится источником интеллектуальных процессов – кризисов, быстрого внутреннего развития и также внешней активности, проявляющейся в работе. <…>
Все эти проявления людей, освободившихся от внешних пут, мы встречаем в наших детях. Таким, например, является это поразительное духовное повиновение, которое в наше время неизвестно почти никому, кроме монахов, да и то относящихся к нему лишь как к теории; или методические размышления, составляющие подготовку внутренней жизни для тех, кто готовится к жизни в монастыре. Никто, кроме монахов, не предается созерцанию-размышлению.
Созерцание почти нельзя отличить от методов научного изучения. Нам, например, известно, что чтение массы книг подряд подтачивает нашу силу и способность мыслить. Когда мы выучиваем стихотворение наизусть, это значит, что мы его повторяем столько раз, чтобы оно запечатлелось в нашем уме. Но все это не созерцание, не размышление. Тот, кто выучивает наизусть строфу Данте, и тот, кто размышляет о стихе в Евангелии, заняты совершенно различными задачами. Строфа Данте украсит ум на некоторое время, но не оставит никакого длительного следа. Евангельский стих, послуживший предметом размышления, созерцания, окажет реформирующее и возвышающее влияние на душу. Размышляющий, созерцающий освобождает свой ум, насколько возможно, от всех других образов и стремится сосредоточиться на предмете своего размышления таким образом, чтобы все его внутренние активности сконцентрировались тут («все способности ума», как говорят монахи).
Результат размышления, «сосредоточения», созерцания – это «внутренний плод
Путь, выбранный нашими детьми для их естественного развития, – созерцание, размышление, потому что без этого не могли бы они так подолгу останавливаться на каждом отдельном деле, черпая оттуда стимулы для постепенного внутреннего созревания. Цель ребенка, сосредоточившегося на работе с каким-нибудь предметом, очевидно, не изучение: его потянула к предмету потребность его внутренней жизни, которая организуется и развивается через посредство внешнего стимула. Ребенок так начинает и продолжает свой «рост». В таком отношении к внешнему миру упорядочивается и обогащается его мышление. Созерцая, размышляя, ребенок вступает на путь прогресса, продолжающегося без конца.
Это упражнение в созерцании вещей делает наших детей способными наслаждаться молчанием: дети становятся чувствительными к каждому впечатлению, стараются не шуметь, когда двигаются, избегать неловких действий, потому что они уже вкушают от плода сосредоточения духа.
Таким образом складывается и укрепляется индивидуальность ребенка. Упражнение, служащее средством развития, – это постепенное усовершенствование в точности, с которой дети воспринимают впечатления внешнего мира, наблюдая, аргументируя, поправляя ошибки внешних чувств в процессе непрерывной и спонтанной внутренней активности. Это они сами действуют, они сами выбирают предметы, сами упорствуют в работе и стараются во внешнем мире найти возможность сосредоточиться. Каждый ребенок движется со скоростью, соответствующей его внутренней двигательной способности. Им, нашим детям, не мешает учительница. Это в обыкновенных школах она – высшее существо, которое стремится подавить превосходством и богатством своего интеллекта. «Бедность» начальной жизни ребенка больше утомляет, чем освежает, больше затемняет, чем освещает. У нас дети живут в мире с учительницей: она для них – почти жрица и в то же время их слуга.
Как в идеальной обители, здесь смирение; простота, труд составляют обстановку, где тот, кто размышляет и созерцает, должен почувствовать в себе ясность понимания, интуицию, чувствительность, способствующую восприятию истины.
Несколько лет тому назад я почувствовала, что наши дети реализуют основы жизни, которые на практике мы встречаем лишь среди избранных, в наиболее интеллектуальной части общества, и что поэтому они открывают нам и ту форму рабства, которая тяготеет над человечеством, уродует его внутреннюю жизнь. Мне пришлось об этом долго разговаривать с одной высокообразованной женщиной, интересовавшейся моими теориями и очень желавшей, чтобы я написала об этом философский трактат. Она не могла понять, что у меня дело шло об эксперименте. Слушая, как я говорила о детях, она сделала жест нетерпенья: «Понимаю, понимаю – в этих детях мне все ясно: в умственном отношении они гениальны, по характеру ангелы». Когда же, после моих настойчивых уговоров, она, наконец, пришла к нам и посмотрела на детей сама, она взяла мои руки и, пристально глядя мне в лицо, сказала: «Вы никогда не думаете, что можно внезапно умереть?.. Пишите немедленно, пишите, как можете, пишите, как завещание, как простое перечисление фактов, только не уносите с собой в могилу вашу тайну». Я в это время чувствовала себя превосходно. <…>
Можно сказать, что гений обладает способностью изолировать факт в своем сознании и так отличить его от всех других, что он начинает выделяться, как бриллиант, освещенный лучом света в темной комнате. Эта изолированная идея революционизирует сознание и способна создать нечто великое и ценное для человечества.
Но преобладающим фактором является интенсивность обычного, а не его исключительность. Изолирование вещи среди однородных ей явлений, а не самая внутренняя ценность вещи определяют чудо открытия. Возможно, что данное сокровище существовало среди тысячи и тысячи хаотических представлений, среди массы нагроможденных бесполезных предметов, но не привлекло ничьего внимания. После открытия многие замечают ту же самую истину. В этом случае не сама по себе истина имеет ценность, но человек, почувствовавший ее, сумевший действовать в соответствии с ней.