Самозванец и гибельный младенец
Шрифт:
В последующие три дня корчемные жители столь рьяно готовились к похоронам Анфисы, что у Бессонка сложилось впечатление, будто человеку куда легче и проще прожить на земле, чем оказаться в конце концов закопанным в ней, лежа в деревянной колоде с окошечком в крышке, а для того прежде по всем правилам помереть. Спирька так сяк объяснил ему, что большинство обрядов и запретов – для того, чтобы не позволить мертвому возвращаться к живым. Трудно было понять, почему все домочадцы так сильно боятся того, что красивая, добрая, всеми любимая Анфиска время от времени
Снова запряг Савраску мрачный и раздраженный слуга, и через несколько часов вернулся с попом Федотом и кормилицей Насткой на телеге. Уж не знал Бессонко, на кого ему любопытнее смотреть – то ли на странно одетого и с большой бородой батьку Федота, то ли на дородную, грудастую Настену, от которой вкусно пахло молоком. Батька Федот, своими повадками сразу напомнивший ему приемного отца Лешего, занял лучшую светлицу и распорядился, чтобы ему подали выпить и закусить с дороги. Пришлось Бессонку распрягать Савраску и выслушивать от нее всякие пустячные лошадиные жалобы и соображения.
Тем временем Рысь и Домашний дедушка в образе кота со вниманием, достойным лучшего применения, глазели на молоденькую кормилицу. Она же из скромности отдала предпочтение мелкому животному, погладив его по голове:
– Ах, какой умненький котик!
Бессонко, который как раз проводил мимо, взяв под уздцы, Савраску, ухмыльнулся, увидев, что старичок в кошачьем образе, прямо таки растаявший от похвалы, принялся урчать и тереться круглой головкой об лапти и онучи кормилицы.
– Нет, чтобы лучше за собственным ж-жер-р-ребенком пр-р-рисматр-р-ривать, – покосилась на молодицу Савраска.
Глава 7. Сборы Бессонка в дорогу
Перед самой поездкой Бессонко решил пойти попрощаться с приемным отцом, да и красавицу Зеленку надеялся у него, у Лешего, в зимовье застать. Хотя и сам прекрасно понимал, что нечего ей там делать, вольной лесной русалке. Лето ведь сияет и парит, самое ей время – над лесной тропкой на зеленых ветках качаться, зеленоватой ладной ножкой помахивая, и подстерегать прохожего, чтобы ему загадку загадать, да и защекотать, если не ответит.
И как напророчил. Как только подумалось ему вскользь, что вот та дубовая ветвь, над тропкой нависающая, как-то подозрительно покачивается, тотчас же проявилась на ней прекрасная Зеленка во всей своей девичьей красе. Спрыгнула неторопливо прямо на тропу, спросила вкрадчиво:
– Так что же бежит без повода, добрый молодец?
– Что же, как не вода? Вода же, вода, тетя Зеленка – ты сама мне говорила!
– Я? Тебе? Да кто же ты, такой шустрый?
Вместо ответа Бессонко присмотрелся: а вдруг не тетя Зеленка это, а другая русалка? Вот только что чужой русалке делать в нашем Черном лесу? Да нет, она перед ним, красавица Зеленка… Видно, это он сам так изменился, что не узнать теперь.
– Это же я, Бессонко, сын Сопуна, был в приемных сыновьях у Лесного хозяина.
Русалка вытаращила на него свои большущие глаза,
– Ты, в самом деле… Не узнала! Знаешь, против солнца-то глядя… А уж обрадовалась то как: вот есть у меня, наконец, кого защекотать – и еще молоденький такой!
Невольно пожалел тут Бессонко, что не надел, в гости собираясь, на себя доспехи, как было намеревался. Напрасно его Домашний дедушка отговорил! А Зеленка улыбнулась завлекательно (у Бессонка сразу сердце затрепыхалось) и предложила:
– Устал ты в дороге, небось… Есть тут неподалеку полянка, отдохнем давай на траве вместе, Бессонко. Мне, знаешь ли, тоже обрыдло уже на твердой ветви посиживать. Да и спросить у тебя есть о чем…
Пока шли они по тропке, не мог Бессонко глаз отвести от стройной спины русалки, от ее точеной шейки (зеленую косу перекинула она наперед) и пытался понять, как это вышло, что забыл он прекрасную мечту свою ради покойной Анфиски? Затмение, что ли, на него нашло?
А вот и полянка. Трава высокая, душистая. Еще бы ей не душистой быть – ведь если уже осыпались и скукожились многие лесные цветы, вон еще колокольчики видны в траве, кошачьи лапки, скромные купыри да лютики… Счастливо поойкивая, Зеленка растянулась на траве, однако, едва успел Бессонко улечься рядом, как приподнялась на локте и принялась всматриваться в его лицо. Ему даже неловко стало. Поискал он глазами вокруг, сорвал стебелек клевера, присмотрелся – обычные три листочка, а не четыре, которые к счастью. Хотел было потащить их в рот, но постеснялся.
– Да, ты здорово изменился, Бессонко, – заявила наконец русалка. – Настоящий богатырь теперь! Ведь тебе ну никак не больше тринадцати лет, а на вид совсем взрослый уже.
– А ты… еще красивей ты стала, тетя Зеленка, – пробормотал он.
– Не сметь называть меня тетей! – она фыркнула, подняла кулачок, осмотрелась и стукнула по своей же раскрытой ладошке. И вдруг улыбнулась. – Глупо это, потому что теперь я выгляжу, наверное, даже моложе, чем ты.
– А то нет? – с чувством подхватил Бессонко. – Я себя, правда, только в луже видел. А ты… Ты такая красивая, что прямо дух перехватывает!
Русалка задумалась, покусывая травинку и совсем того не стесняясь. Промолвила вкрадчиво:
– Ты не только стал больше похож на своего отца, у тебя и натура незабвенного Сопуна проявляется. Очень похоже, что и ты, как папаша твой, незамедлительно втрескиваешься в любое длинноволосое создание, лишь бы оказалось не дальше вытянутой руки.
– А что такое «втрескиваешься», тет… дорогая Зеленка?
– Влюбляешься, вот что! Нравиться тебе любая начинает, лишь бы рядом была, понял?
– И вовсе нет! Я ведь, пока не знал еще, что не настоящий я сын Лесного хозяина, что слабый я, недолговечный человек, я ведь дни считал до того часа, когда смогу к тебе посвататься. И в корчме о тебе никогда не забывал, дорогая моя Зеленка! И хоть мало было надежды, что на пути в зимовье приемного отца тебя встречу, я подарочек для тебя на всякий случай прихватил.
Конец ознакомительного фрагмента.