Самозванец
Шрифт:
Если… крестьянин бежал в голодные года от бедности, было нечем ему прокормиться, такому крестьянину жить за тем, кто кормил его в голодные года, а истцу отказать: не умел он крестьянина своего кормить в те голодные года и теперь его не ищи…»
Итак, только бежавший от голодной смерти да еще способный доказать это — в указе изложена трудная процедура такого доказательства, — считается вправе начать другую жизнь.
Частным вроде бы послаблением подтверждается главное — законность крепостных отношений.
В указе есть и такая строчка:
«Если крестьяне пошли в холопи
Это следует пояснить. По Судебнику 1550 года крестьянин мог по своей воле перейти с пашни в холопство. Вроде бы хрен редьки не слаще, но все-таки холопство, как личная зависимость, давала иногда возможность и маневрировать. В новом указе заметно предпочтение крепостного права кабальному, договорному.
Хочется повторить печальное:
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
Но об этом дне в указе уже просто не упоминается, в конце подтверждается лишь постановление 1597 года: «На беглых крестьян далее пяти лет суда не давать».
Из «Русской истории» Костомарова:
«В течение одиннадцати месяцев своего правления Димитрий более наговорил хорошего, чем исполнил, а если что и сделал, то не следует забывать, что властители вообще в начале своего царствования стараются делать добро и выказывать себя с хорошей стороны».
Спорить трудно, особенно с мыслью о том, как угасают с годами власти благие побуждения властителей. Что это — усталость души, разочарование в идеалах или и не было мальчика, а были одни лживые посулы? Вопрос сложен, трудно ответить на него универсальной формулой. Каждый входит в историю со своими намерениями и своей судьбой и, даже уйдя, далеко не беспристрастно воспринимается и вспоминается. Особенно когда судьба расправляется с неудачником руками людей. Эти-то люди, убийцы, немедленно овладевают историей, и жертвы платят за неудачу не только жизнью, но и добрым именем. Разве не смотрим мы до сих пор на Петра III или убитого Павла глазами тех, кто вынес им приговор и собственноручно привел в исполнение! Хотя в делах обоих можно найти немало подсказанного добрыми намерениями.
Но речь о Дмитрии. Очевидно, что сколь бы мы вслед за врагами и убийцами ни клеймили самозванца, мы не в праве отрицать, что он и «наговорил хорошего» и старался «выказывать себя с хорошей стороны». Как могло продолжиться его царствование, гадать не стоит. Зато известно, как проявили себя Шуйский с компанией ненасытных, в какую пучину ввергли отечество.
Почему же они все-таки победили? Возможно, прав Карамзин, утверждавший, что «первым врагом Лжедмитрия был он сам, легкомысленный и вспыльчивый от природы, грубый от худого воспитания, надменный, безрассудный и неосторожный от счастья». Правда, грубость Дмитрия видит он в том, что царь «бивал палкою знатнейших чиновников». Любопытно, посмел ли бы Николай Михайлович упрекнуть в том же Великого Петра? Конечно, разница есть. Петр бил и добился, Дмитрий не успел.
Всего одиннадцать месяцев… Да, можно было использовать их с большей пользой. Можно было сделать меньше ошибок. Что и говорить, какому народу понравятся расточительные траты! Современники — а может быть, враги? — подсчитали, что за три месяца щедрый царь умудрился издержать свыше
Однако мы видели, что народ еще надеялся и терпеливо ждал.
Не терпели обличители.
Невольно хочется сравнить эту категорию средневековых правдолюбцев с недавними разоблачителями«врагов народа». И те и другие действовали, увы, не бескорыстно, хотя и стояли на противном, облекая свои действия в тогу высоких побуждений. Однако разоблачители получали свое, как говорится, не отходя от кассы, то есть реальными тридцатью сребрениками, благами земными, житейскими, обличители же метили выше, их манили награды небесные. По-своему они были расчетливее. Не освободившаяся квартира потерявшего свободу человека, но вечная райская обитель — вот награда, их прельщавшая.
Дьяк Тимофей Осипов несколько дней говел, приобщился святых тайн и отправился.
В царских палатах в присутствии бояр он выкликнул:
— Ты воистину Гришка Отрепьев, расстрига, а не цесарь непобедимый, не царев сын Димитрий, но греху раб и еретик!
Возникла мертвая тишина.
По воспоминаниям, Дмитрий оторопел.
Обличитель спокойно ждал своей участи.
Пришел час пострадать, и он пострадал, безумца-правдолюбца велено было умертвить. Сбылась мечта…
Терпение царя лопнуло.
Карамзин:
«Самозванец, дотоле желав хвалиться милосердием, уже следовал иным правилам, хотел грозою унять дерзость».
Не так-то просто, если это дерзость камикадзе.
Вот ведут на казнь очередных обличителей — дворянина Петра Тургенева и мещанина Федора Калачника. Последний, судя по прозвищу, человек мирных занятий, вопит иступленно:
— Приняли вы вместо Христа антихриста и поклоняетесь последнему от сатаны. Тогда опомнитесь, когда все погибнете!
Предостережения, однако, отклика не находят.
— Поделом тебе смерть! — кричат из толпы.
Рядом с антихристом постоянно возникает имя Отрепьева. Никак не отмыть царю липкого, по словам Соловьева, «пятна расстриги, самовольно свергнувшего с себя иноческий, ангельский образ».
Даже кровью. Сносят одну голову, а рядом уже другая обличает. Даже те, что называют его ближайшим родичем — галицкие Отрепьевы. Дядя Отрепьев-Смирный, который еще при Годунове ездил к Сигизмунду открывать, глаза королю, теперь сослан в Сибирь, изолирована и Варвара, «добросовестная вдова» Богдана Отрепьева, погибшего в пьяной драке.
Не все, однако, подались в обличители. Например, Пафнутий, бывший архимандрит Чудова монастыря, и виду не подает, что узнал бывшего дьякона Григория, с кем многократно бывал в царской думе, а теперь, повышенный в сане, заседает в сенате.
Темна вода во облацех…
Настолько темна, что Костомаров даже собрал доказательства против Годунова и Шуйского, «провозгласивших» Дмитрия Отрепьевым.
Вот они:
За два года пребывания за рубежом самозванец не мог успеть усвоить знания и манеры образованного человека, которыми обладал.