Самсон Назорей
Шрифт:
Когда они сошлись, она не покраснела и не потупилась; деловито показала братьям, что принесла, передала какое-то поручение от отца, попрощалась, сказала служанке: «Ты меня догонишь с кувшином, когда они кончат, — я пойду медленно», и тронулась было обратно.
— Я пойду с тобою, — сказал Самсон, коротко, сухо, без выражения — такой был у него всегда голос на земле данитов.
Карни на этот раз не взглянула, но спокойно ответила:
— Хорошо, Самсон.
— Я думал, ты пообедаешь с нами, — сказал разочарованно Ягир. Младший брат, еще мальчик, смотрел на Самсона
Самсон, не отвечая на вопрос, отдал распоряжение:
— Вечером скажи всем нашим: завтра на заре у колодца. Взять припасов на три дня.
И он пошел рядом с девушкой. Оба молчали; но по ее дыханию Самсон понял, что она взволнована. Он покосился — действительно, ее щеки слегка порозовели у глаз, и она прикусила нижнюю губу. Он посмотрел пристальнее, прочел ее мысли, как будто сказанные, и ответил:
— Вчера ко мне пришли из Шаалаввима. У них угнали скот; шайка из вениаминовой земли. День туда, день обратно, день на розыски стада.
Девушка ничего не сказала, но задышала еще тяжелее; Самсон испугался, что она расплачется.
— Я велю твоему брату остаться, — предложил он.
Она едва слышно отозвалась сквозь стиснутые зубы:
— На этот раз?
Она хотела сказать: через неделю подвернется еще что-нибудь, через месяц опять — чем это кончится? — и Самсон понял. Ему захотелось растолковать ей, как это все важно и необходимо; но он не привык объяснять — даже то, что он ей прежде сказал, было не в меру подробно для его обычая в Цоре; и привычка молчать была сильнее желания утешить девушку, даже сильнее страха, что она разрыдается и он не будет знать, что делать. Так они еще долго шли рядом, ничего не говоря. Вдруг Самсон повернул к ней голову; откликаясь на бессловесный приказ, она встретилась с ним глазами, опять уже бледная и спокойная, и также без слов спросила его: что?
— Мать и отец хотят идти к твоим родителям просить тебя в жены для меня.
Она еще больше побледнела, хотя и раньше знала, зачем он с ней пошел. Ацлельпони говорила с ее матерью, мать с нею; Карни провела с тех пор две бессонные ночи. Но она выросла в приличиях хорошего дома; Самсон, кто бы он ни был, тоже должен их соблюдать. Она холодно спросила:
— Зачем ты говоришь об этом со мною? И тут у нее невольно вырвалось — впрочем, она не жалела, что вырвалось:
— Я цоранка, я не из девушек Тимнаты.
— Оставь это, — сказал Самсон. — Ив Тимнате не задает жених вопроса невесте; один обычай на всем свете. Голуби всюду живут по-своему; а орел — и орлица — по-своему.
На голове у нее был кисейный платок; она спустила его до половины лица. Больше они не взглядывали друг на друга, или редко; беседа шла с долгими перерывами от вопроса до ответа.
— Что ты хочешь спросить?
— В орлиное гнездо легче ударит молния, чем в голубятню.
— Я знаю. Что же?
— Если ты не хочешь этого, Ацлельпони и Маной не придут к твоему отцу.
— Я не умею говорить загадками. Я сама скажу твой вопрос: буду ли я тебе женою?
— Да.
— А я спрашиваю, будешь ли ты мне мужем?
— Ты мудрая девушка. Спрашивай дальше.
— Ты
— Спрашивай дальше.
— Кто ты такой? Мы тебя знаем и не знаем. Странные идут о тебе слухи. По земле Дана, Вениамина, Иевуса ты бродишь с товарищами; но в Тимнату и в Экрон ты всегда уходишь один. Значит, это правда, что друзья твои — там?
— Это правда. Дальше?
— Странные слухи идут о тебе. Будто ты умеешь петь, плясать, шутить и смеяться — только не в Цоре. Правда ли это?
— Спрашивай дальше.
— Кто твои друзья в Тимнате? С кем тебе там весело? Правда ли…
— Что?
Сквозь покрывало Самсон видел ее взгляд, теперь такой же всезнающий, как и его.
— Правда ли, что филистимские девушки красивы и не застенчивы? Что они играют на арфе, шуршат шелком, звенят золотыми подвесками, красят губы и веки, и — и ничего не боятся?
Служанка их догнала и окликнула, но пошла сзади, напевая в доказательство, что не подслушивает.
— Это не все правда, — сказал Самсон, — но почти.
— Если ты выстроишь дом для меня, где будет твоя отрада: в нашем ли доме или за межою филистимлян? Больше нечего мне спрашивать.
Самсон долго шел молча и смотрел перед собою, но видел только ее. В ее походке, в ее поднятой голове было что-то от уверенной поступи, от царственной осанки самого надменного существа на земле, верблюда; и она была прекраснее и стройнее всех женщин в его памяти. Но, кроме того, он всей душою чувствовал в ней упругую силу воли, какой еще не встречал.
— Два вопроса, два ответа, — сказал он наконец. — Я назорей, в год землетрясения пришел посол Господa к моей матери и назначил мне дело, и на то мне дана сила в плечах, и сила править людьми. Нашему племени трудно живется без защитника и мстителя. Эта жизнь мне назначена; изменить это нельзя.
Она ответила с отголоском рыдания:
— Через год или два или пять, когда жена твоя будет стоять над колыбелью, принесут ей мужа с раскроенной головой.
— Не знаю; это не мое дело, а твое — выбирай. Но выслушай второй ответ. Да, моя отрада в Тимнате, и друзья мои там; в Цоре нет у меня друзей и никогда не будет. Но если мы выстроим дом, я прощусь с Тимнатой навсегда; гостем она меня больше не увидит; если увидит, то не гостем, а истребителем — когда-нибудь; и моя каждая ночь, не проведенная в поле, будет проведена в твоем доме.
— А шутить и петь и смеяться ты будешь в моем доме?
Самсон не ответил.
— Одной войны Самсону мало, — горько сказала Карни, — ему нужны две. В горах он будет воевать с врагами, дома с самим собою.
Самсон ничего не сказал.
— На что я тебе нужна — за такой выкуп? спросила она почти беззвучно.
— Потому что ты — ты. Это правда, что филистимские девушки — игривы, как котята или как солнечный луч на речке, — и я люблю их игру. Но то, что в тебе, слаще их игры и стоит выкупа.