Самурай (пер. В. Гривнина)

Эндо Сюсаку

Самурай заморгал глазами и чуть покачал головой, стараясь, чтобы Веласко и крестные отцы не заметили этого. Он пытался преодолеть тоску — все забудется, и не нужно принимать происшедшее так близко к сердцу.

Этим закончился долгий обряд крещения. Когда японцы направились к выходу, их забросали цветами. Веласко переводил поздравления окружающих.

— Пусть вся Япония станет страной Бога!

После обряда крещения каждый день моросил мелкий дождь, увлажняя камни крутых улиц Мадрида. Трое посланников в сопровождении Веласко наносили визиты влиятельным горожанам. В экипаже Веласко без конца твердил, как необходима была их помощь.

Неуютность, которую они испытывали во время визитов, напряжение, царившее за столом, — это бы

еще полбеды, хуже было полупрезрительное отношение испанцев к Японии. Самурай и его товарищи чувствовали себя оскорбленными, понимая, что японцев приравнивают к индейцам Новой Испании.

— Мы рады, что члены японской миссии отказались от суеверия, именуемого буддизмом, и языческих богов, уверовав в нашего Господа.

Слыша такие слова, Самурай, чувствовал в них спесь богатого, подающего милостыню нищему. Во всяком случае, ему не доставляло удовольствия такое презрение к Будде, в которого верили отец, дядя и Рику.

«Я не христианин, — говорил себе Самурай. — Я не собираюсь поклоняться Христу, которого почитают эти люди».

Однако, приняв крещение, японцы вынуждены были ежедневно ходить к мессе. В холодном сумраке, еще до рассвета, звонили к заутрене, и они со свечами в руках вместе с монахами шли по длинной галерее в часовню. Над алтарем, освещенным тусклым пламенем свечей, раскинул руки жалкий, худой человек. Священник служил мессу на латыни, а в конце воздевал над головой хлеб и потир. И каждый раз Самурай думал в этот момент о родине. Вспоминал, как навещал могилы отца и родных на одном из холмов Ято.

«Это не я. Я чувствую совсем другое», — говорил он себе.

— Ты не страдаешь из-за того, что пришлось стать христианином? — тихо спросил как-то Самурай у Ниси после мессы.

Ниси беззаботно засмеялся:

— И служба, и гимны, и органная музыка — все это так удивительно. Когда я слышу церковную музыку, я словно пьянею. Теперь я знаю: понять Запад, не зная христианства, невозможно.

— Значит… — Самурай снова почувствовал любопытство и зависть к молодости Ниси, не ведавшего сомнений. — Значит, ты в самом деле хочешь поклоняться Ему?

— Поклоняться не хочу. Но… сама месса не вызывает у меня отвращения. Ничего подобного я не видал ни в синтоистских, ни в буддийских храмах.

Веласко торжествовал. Епископы благожелательно отнеслись к крещению японцев, и все громче раздавались голоса, что японскую миссию следует считать официальной. Веласко сообщил посланникам, что в результате этого в самом скором времени будет, видимо, назначен день аудиенции. И послание Его светлости будет принято, а содержащиеся в нем пожелания беспристрастно и благожелательно рассмотрены.

Если все это правда, то в самом скором времени удастся возвратиться на родину. Сердце Самурая переполняла радостная надежда, сродни той, которая обычно появлялась у крестьян Ято после бесконечной зимы, когда начинал таять снег, предвещая наступление долгожданной весны.

— Вам воздается за то, что вы приняли крещение, — говорил Веласко со своей обычной улыбкой. — Господь вознаграждает тех, кто пребывает в лоне Церкви.

Мадридское духовенство, узнав, что прибывшие с другого конца света японцы приняли христианство, сразу же изменило к ним отношение. Мы каждый день наносим визиты, принимаем поздравления. Дело приняло благоприятный оборот.

Решение Собора епископов будет объявлено в ближайшие дни, и, как полагают дядя и брат, большинство епископов склоняются к тому, чтобы признать японскую миссию официальной, обращаться с посланниками с должным уважением и просить для них аудиенцию у короля. Но тем не менее отец Валенте и иезуиты пока хранят молчание. Не знаю, следует ли расценивать это тревожное молчание как признание собственного поражения.

— Они проиграли! Я склоняю перед тобой голову. — Дядя был в прекрасном расположении духа. — Чем больше препятствий, тем отчаяннее мы сражаемся — такова главная черта нашей семьи, но в тебе она проявилась особенно сильно. Я иногда думаю, что тебе следовало бы заняться политикой.

Он обнял меня за плечи, и у меня стало

легче на душе.

— Возможно, я похож на Иакова — одного из учеников Господа, которого прозвали «сыном громовым».

Сегодня после короткого совещания в доме брата Луиса я пешком возвратился в монастырь. Поднимаясь по крутой, мощенной камнем улице, еще мокрой от недавнего дождя, я смотрел на плывущие по небу облака. У обочины сидели на бочках возницы и о чем-то разговаривали. Кроме них, кругом не было ни души, и я, чтобы возблагодарить Господа, по привычке стал перебирать четки.

Вот тогда это и случилось. Мне вдруг почудилось, что откуда-то доносится смех. Захлебывающийся женский смех. Я обернулся — улица была пустынна, возницы куда-то исчезли.

Меня охватило чувство опустошенности, словно все, чего я достиг, рассыпалось в прах. Мне казалось, я воочию убедился, что труды мои напрасны, замыслы бесплодны, все мои мечты — лишь порождение гордыни. Снова послышался захлебывающийся женский смех. Еще более громкий и вызывающий.

Я замер на месте. И посмотрел на небо, по которому плыли серые облака. В них, как мне показалось, я увидел то, чего не видел никогда. Свое поражение.

И я подумал: не лишил ли меня Господь своей любви, не отвернулся ли от меня?

«Не введи нас во искушение, — молил я. — Ни сейчас, ни в час нашей смерти…»

О бог урожая, добро пожаловать,Ты вовремя пришел,Мы кончили работу.Мы пели громко,Чтобы ты скорее был с нами.

Танака, Самурай и Ниси сидели в креслах и слушали пение одного из слуг. Со дня отъезда у них еще никогда не было такого прекрасного настроения. До сих пор на их лицах можно было увидеть лишь усталость и разочарование. А теперь они светились радостью. Скоро их миссия успешно завершится и можно будет подумать о возвращении на родину, уверенно сказал им Веласко, когда они провожали его в здание Суда священной инквизиции.

— Сейчас в наших местах праздник изгнания бед, — улыбнулся всегда хмурый Танака, повернувшись к Ниси. — В этот день все, кто должен остерегаться своего критического возраста [ 38 ], раскрашивают лица тушью. Так изгоняются беды, которые ждут их в этом возрасте.

— В нашей деревне тоже есть похожий обычай, — кивнул Ниси. — Юноши жгут соломенные веревки, мешают пепел со снегом, а потом ходят из дома в дом и этой жижей всем подряд мажут лица. Девушки стараются убежать, а потом говорят друг другу: «Цветы распустились. Год будет изобильным» — и устраивают веселую пирушку.

38

Критический возраст у мужчин — 25, 42, 60; у женщин — 19, 33, 37 лет. Считается, что в этом возрасте людей ждут несчастья.

— Хорошо бы через год вернуться в Японию, именно в это время, — сказал Танака, потирая руки и склонив набок голову. — Тогда бы удалось попасть на праздник изгнания бед. Это, конечно, если все пойдет гладко, как обещает Веласко.

— Разумеется, все пойдет гладко, — повернулся Ниси к Танаке. — Сейчас, когда наше желание вернуться на родину вот-вот осуществится, мне, как ни странно, жаль покидать эту страну. Честно говоря, мне хочется еще пожить здесь, выучить язык, увидеть много интересного, поучиться и только тогда возвратиться домой.

— Завидую твоей молодости, — засмеялся Самурай. — Господин Танака и я только и мечтаем о том, чтобы поскорее вернуться на родину, снова насладиться рисом и мисо. Недавно я даже во сне это видел.

В зале Суда священной инквизиции Веласко сел, как и в прошлый раз, рядом с отцом Валенте. Напротив них торжественно, как и в тот день, восседали епископы в черных одеяниях. Зазвонил колокольчик.

Епископ, сидевший в центре, поднялся и, держа в руке желтоватый лист бумаги, зачитал решение Собора епископов.