Самурай
Шрифт:
М-мм, в присутствии синьора Мигеля… Никак они не понимали мои прозрачные намеки! Когда я кончил рассказывать, от моих ушей можно было спички зажигать, а синьор Мигель развеселился почти по-настоящему.
— Этот парень ещё хуже меня! — заявил он.
— Это комплимент? — спросил проф.
Если синьор Мигель был в детстве вроде меня, то почему сейчас он такой?.. Почему он никогда не смеётся?
— Ладно, — смирился проф, — сейчас мы твой жучок активизируем. А свой комм оставь дома. Возьми новый. И не звони никому, кроме
— Понял, — вздохнул я.
В этот момент к нам присоединился капитан Стромболи, для меня теперь — дядя Маттео. Часы он не одобрил:
— Слишком дорогая вещь.
— Пусть это будет отцовский подарок к двенадцатилетию. Умер он давно, чтобы мне не приходилось сверкать скупой слезой.
— Ну хорошо, пусть будет, легенду я тебе расскажу в катере.
Лейтенант Доргали подал нам свой «Сеттер», когда одежду ещё не доставили, и мы собирались идти ужинать. Я надеюсь, что теперь летчики Третьего истребительного будут стараться прилетать к нам почаще: тетушка Агата превзошла саму себя, спасибо ей.
За ужином пришлось говорить о пустяках: за столом посторонние, к тому же то, что интересовало лейтенанта, нельзя обсуждать в присутствии дяди Маттео (именно так!), а то, что волновало дядю Маттео, нельзя обсуждать при лейтенанте. Хм, неплохой у меня «реальный допуск». Вот и нечего меня по сетям ловить!
Виктор, впрочем, догадался, что происходит что-то важное. Он подмигнул мне и увёл мамашу сразу же, как только все встали из-за стола. Лейтенант пошел тестировать катер.
Надо прощаться.
— Берегите вашего племянника, капитан, — слабо улыбнулся синьор Мигель.
— Может, лучше я поберегу своего дядю? — ехидно предложил я. — У меня это лучше получается.
— Генерал, — сказал Стромболи серьёзно, — кажется, вы собирались дать мне одну вещь…
— Я не дамся, — заявил я так же серьёзно. Дядя Маттео поднял брови:
— Для поддержания легенды, если будет надо, ты не только дашься, но и будешь вопить и хныкать, если я кому-нибудь скажу, что ты плакса, понял?
— Точно, — подтвердил синьор Мигель, — однажды один парень позволил себе руку отпилить, чтобы никто не догадался, кто он такой на самом деле.
Капитан слегка покраснел.
— Ладно, — проворчал я, — только не вздумай ляпать, что я плакса.
— Я никогда не ляпаю, в отличие от некоторых, — отрезал капитан.
Синьор Мигель улыбнулся. Как крокодил.
Понятно, оперы тоже не слишком почтительны. И как этот мир ещё не развалился из-за нарушения субординации?
Проф опять прижат меня к себе.
— Не лезь на рожон! — в очередной раз велел он.
— Хотел бы я знать, где находится этот самый рожон, — ответил я, — слазал бы один раз, и все.
— Разбойник, — ласково сказал проф.
— Как тебя зовут? — внезапно спросил дядя Маттео, как только катер взлетел в небо.
— Энрико Стромболи, — ответил я.
— Хорошо. Твоего отца звали Либеро, погиб
— Ясно. А чем он занимался?
— Сейчас я всё скажу. Он был владельцем программистской фирмы, поэтому ты, при всем твоем нынешнем раздолбайстве, недурно программируешь. Вразнос ты пошёл недавно, месяца три назад, когда перестали действовать увещевания: «Папе бы это не понравилось».
— Хорошо. А в чём заключается раздолбайство?
— Прогуливаешь уроки, слишком агрессивен, часто дерёшься, причём всегда выступаешь в роли зачинщика. Дерзишь взрослым. Завалил тренировочные экзамены — ты же у нас в восьмом классе. Да, папа был хороший и всё понимал, а дядя Маттео — так себе. Ты его побаиваешься и откровенничать с ним не будешь.
— Понятно. Хорошо, что с плаксой это не согласуется. А почему я пошёл вразнос?
— Ну-у у тебя отбили девочку. Ты зверски избил её нового парня, он в больнице лежал.
— Слишком много ты обо мне знаешь, — проворчал я, — но если бы у меня отбили девочку, я бы его не в больницу уложил, а в морг. Может, лучше, он её сильно обидел?
— Нет, не лучше. Пойми, Энрико, там, на Селено, несколько тысяч мужчин и всего десятка три женщин. Там только каторжники и охранники, причём охранники тоже проштрафившиеся. Это считается очень серьёзным наказанием, год в охране на Селено, поэтому жену и детей туда никто не потащит. А каторжники тоже, многих бросили жены, и они из-за этого совершили что-то противозаконное, или, наоборот, они туда попали, и их уже не ждут. Так ты будешь вызывать сочувствие.
— Э-э, где ты видел парня, который признается, что его бросила девочка?
— А тебе и не надо кричать об этом на всех углах, просто держи это в голове, пока не ощутишь как факт своей биографии. А может, и пригодится пооткровенничать.
— Бр-р, нельзя так. Нельзя этим пользоваться для расследования.
— Энрико, мальчик, мы едем подглядывать и подслушать, ясно? В этом состоит наша работа. Ты считаешь, что её не надо делать?
— Нет. Ладно, я понял, — сказал я обречённо.
— Там засыпало сто сорок семь человек. Тридцать пять тел уже выкопали к тому моменту, как мы с синьором Мигелем поехали в Лабораторный парк. И шестнадцать живых, но медики за них не ручаются.
— Понятно, и от повторения никто не застрахован.
— Если мы с тобой не поймём, что случилось. Как тебя зовут?
— Энрико Стромболи.
Он меня ещё погонял по моей легенде. Потом показал мне карту посёлка третьей шахты, предупредил относительно всяких опасностей, там ещё зима и мороз (хоть узнаю, что это такое). Наконец удовлетворённо вздохнул:
— Ладно, подремли, что ли. Лететь ещё больше часа.
Глава 26
Через час дядя меня разбудил: