Самурай
Шрифт:
— Э-ээ, — остановил его Вик, — обезьяньи, это как? Лео слегка смутился:
— Ну это по косвенным данным. Я прочитал кремонскую статью, где это высочайше осуждается. Но что-то не похоже, чтобы они хотя бы пытались с этим бороться. А как это объяснить? Ну например, Гвидо, что будет, если ты сговоришься с одним одноклассником и вы вдвоем отлупите другого твоего одноклассника?
— Ну мы ж не отморозки какие!.. — неуверенно начал Гвидо. — Выгонят из школы, — добавил он решительно, — с гарантией, сразу и без всяких разговоров. Был случай в прошлом году, причём с восьмилетками. На младенческое недомыслие
— Твоя школа — не показатель, — заметил я, — слишком уж престижная. Лео, а у вас как?
— Ну всякая шантрапа, вроде той, что мы лупили осенью, у нас, собственно, учится. Но «подвиги» они совершают на улице. На виду у учителей — тоже чревато исключением. Второй раз попадешься — точно исключат, и иди куда хочешь. Со мной пытались драться вдвоём, давно уже, ну и попались директору на глаза прямо в процессе, уже три года обходят по широкой дуге. Так вот, в Кремоне всякие там «стадом на одного» официально осуждаются, а негласно поощряются, ну и направляются, в случае необходимости. Понятно куда.
— В общем-то и направлять не надо, — заметил Алекс, — дурак завидует умному по собственной инициативе.
— «Ни одна голова не должна подняться выше уровня, предустановленного императорской рукой» [24] , — процитировал я, — это, кстати, из истории России, только в девятнадцатом веке. Виктор, а что ты можешь сказать об их экономике?
— Тетрасиликон, — коротко ответил Виктор, — всё остальное неконкурентоспособно. Плюс низкий уровень жизни, и за счёт этого они могут себе позволить огромные военные расходы. Кстати, контролировать рождаемость они и впрямь запрещают.
24
А.И. Герцен «Развитие революционных идей в России в 1848 году».
— Э-ээ? Понятно, — сказал я, — только без подробностей, и так тошнит. Вредно и опасно иметь много природных ресурсов, можно упасть в такую яму… У Каникатти тоже тетрасиликон. На Этне двадцать сестерциев за грамм, на Новой Сицилии и Адриатике — почти сто, дальше больше.
— А почему нам не испортили жизнь селениты? — поинтересовался Лео.
Я вздрогнул.
— Потому что без них можно жить, — ответил Алекс. — У нас, кстати, тоже появился тетрасиликон.
— Кажется, на Джильо оказалось бедное месторождение, — заметил Лео, — так что это неважно.
— Хорошо бы. А то, может, вешают макароны на уши?
— Теперь я, — сказал я. — Во-первых, литература. Читать им можно только то, что написано за последние несколько десятилетий в зоне Кремона. То же самое с музыкой, а живописи там нет вовсе, только монументальная скульптура: памятники ныне здравствующему синьору Кремона. Гениальных произведений их писаки не накропали. Все идеи укладываются в несколько расхожих лозунгов вроде: «Да здравствует наш синьор Кремона! Самый лучший человек на свете!», «Наши храбрые солдаты умирают, но не сдаются!», «Наши дети — самые счастливые дети в мире!», ну и — чуть-чуть развлекательных книжек для подростков, в десять лет я бы прочитал не без удовольствия. Есть ещё запрещенная литература, она издаётся здесь, там за нее сажают в лагерь. Я пока
— Э-э, ты уверен? — спросил Лео.
— Почитай сам, с такими досье этих скотов пора в святцы заносить.
— Что же делать? — Гвидо до сих пор уверен, что я могу справиться с любой проблемой.
— Ну была у меня одна идея, — неохотно признался я, — но это пока так… В порядке полного бреда. Устраивать гонку вооружений себе дороже. С такой глупостью синьор Мигель ни за что не согласится. Так что можно попробовать сделать так, чтобы они сами себя перебили. Подбросить голодным псам вкусную косточку. Там небось и так интриг полно, а уж если появится какой-нибудь приз победителю…
— Почему ты так думаешь? Им там и так неплохо, — заметил Алекс.
— Э-э, нет! Им именно плохо! Никто из них не уверен, что завтра его не арестуют и не прикончат, да и с семьей могут сделать всё что угодно. И никаких реальных поводов для этого не нужно. Вывод: никто из них не отказался бы выбраться оттуда при условии, что в другом месте он тоже займёт высокое положение в обществе.
— Контора по эмиграции для кремонских шишек! — провозгласил Алекс.
— Обойдутся! — заявил Лео.
— Угу, — согласился я, — лично я не стал бы спасать никого из них, даже если бы мне за это хорошо платили.
— А что мы тогда будем делать с этими толпами мазохистов? — спросил Алекс.
— Чёрт его знает! — ответил я. — Больше я пока ничего не придумал.
— Нет, — заметил Лео, — твою идею разрабатывать бессмысленно.
— Почему?
— Ну представь себе машину, которая как-то работает, и рядом робота, который заменяет в ней испорченные детали…
— Я понял, — сказал я, — ну выкрутили несколько винтиков, их тут же заменят. На работу машины это никакого влияния не окажет. Механизм надо ломать как-то иначе.
Гвидо смотрел на меня с надеждой.
— Не смотри на меня так, — попросил я, — ты же только что перелопатил всю мировую историю. И что? Думаешь, там не находилось желающих всё изменить?
— Ну почему же, — ответил Гвидо, — например, в Китае успешные крестьянские восстания случались примерно раз в двести лет. Их удачливый предводитель садился на нефритовый трон, и всё оставалось по-прежнему, если не становилось хуже.
— Победил дракон, — тихо сказал Алекс.
— Что?
— Есть такая древняя сказка. Злобный дракон правил какой-то страной, ну всех там угнетал, разумеется.
— В смысле ел? — поинтересовался Гвидо.
— Нет, именно угнетал, и все там жили в нищете и страхе. Периодически находились славные герои, которые приходили и сражались с драконом. Кто бы ни победил, управляющий выходил на балкон драконовского дворца и кричал: «Победил дракон!». Потому что если побеждал человек, он шёл в сокровищницу, видел все драконовское золото — и не мог устоять. И со временем сам превращался в дракона.
— Понятно, а конец там какой? — спросил Лео.
— Ну это же сказка. Конец хороший. Нашёлся кто-то, кто устоял. В жизни так не бывает.