Самвел

Мелик-Акопян Акоп

«Что это означает?» — спрашивал он себя.

Его беспокойство все усиливалось.

В смятении он покинул город и не заметил, как остался в одиночестве. Обернувшись, он не нашел около себя своих телохранителей. «И они оставили меня!»— подумал он с горькой усмешкой.

Его телохранители были уроженцы Хадамакерта. Настроение сограждан сильно подействовало на них и заставило забыть о князе. Кроме того, воинам хотелось повидать своих близких после долгой разлуки.

Солнце уже давно зашло, ночной мрак окутал окрестности. Меружан только теперь почувствовал тягость одиночества. «Куда идти?» Хозяин страны, он не имел приюта в своих владениях.

Им овладела сильная усталость. После тяжелых событий в Ване он целых

три дня безостановочно находился в пути. Тяжелые душевные волнения совершенно лишили его сил. Он искал места, где бы ему передохнуть. Показываться в селе он не хотел, боясь грубых выходок со стороны крестьян. Куда деваться? Везде уже знали о нем, отовсюду он был гоним. Эти мысли роились в его сознании. В полной нерешительности он продолжал погонять коня, хотя и сам не знал, куда едет. Усталый конь еле передвигал ноги.

Изнуренного князя мучил голод. Он ничего не ел целый день. Боевая жизнь приучила его жить под открытым небом, он мог спать под скалой, под деревом, без всяких удобств. Но как побороть голод? Кроме того, князя мучило смутное подозрение: «А вдруг меня уже преследуют?» — думал он. В городе никто не осмелился швырнуть в него камнем из боязни перед его матерью. Мать, конечно, строжайше запретила это. Но кто мог запретить группе наглецов тайно выйти из города и броситься за ним в погоню? Жизнь ему была не дорога, но он оберегал ее ради тех целей, какие поставил себе. Думая об этом, он дернул поводья и свернул о большой дороги, намереваясь окольными путями добраться до какого-либо пустынного места, чтобы там немного отдохнуть, дать передышку коню, а затем, продолжать путь. Надо было, пользуясь ночной темнотой, поскорее выбраться за пределы княжества, восточная граница которого была недалеко. Здесь он мог быть узнанным, здесь ему угрожала опасность.

Он ехал по вспаханным полям и нивам. Пашня — признак близости человека, а людей он избегал. Он искал пустынные и безлюдные места. Хотя местность была ему знакома, но наступившая темнота мешала определить, где он находится. Наконец он выбрался из полосы обработанных полей; перед ним расстилались богатые пастбища. Это уже означало, что, он приближался к подножию гор.

Несколько раз до его слуха донесся собачий лай. Еще никогда этот звук не казался ему таким приятным. Значит, подумал он, где-то поблизости находятся либо пастухи, либо охотники. И те и другие были ему безопасны. Он повернул лошадь в ту сторону, откуда доносился лай. При его приближении вместо одной залаяло несколько собак. Он продолжал ехать, пока собаки всей сворой не набросились на него и не преградили ему путь. Невозможно было спастись от их ярости. Но при нем не было ничего, кроме кинжала. Меружан понял, что подъехал к стоянке пастухов. Ранить или убить у пастуха собаку, все равно, что убить его брата или лучшего друга. Поэтому Меружан ограничился только обороной. Разъяренные собаки со всех сторон дерзко набрасывались на него и, несомненно, разорвал, бы его на части, если бы не конь. Умное животное храбро отбрыкивалось от наседавших на него врагов.

На громкий лай прибежал пастух с копьем в руке. Он крикнул из темноты:

— Кто ты? Что тебе здесь надо?

Князь ответил:

— Сперва уйми собак, потом узнаешь, кто я.

— Нет, прежде скажи, кто ты такой?

Князь понял, что спорить с неучтивым пастухом бесполезно и потому сказал:

— Я сепух [53] из Ворсирана, на охоте меня застигла ночь… Я заблудился, потерял своих людей.

Пастуху ответ пришелся по душе; ему даже польстило, что такой высокородный человек принужден искать приюта в его убогом шалаше. Он усмирил собак, затем подошел к лошади Меружана и взял ее под уздцы.

53

Сепухами назывались

младшие члены нахарарского дома.

— Следуй за мной, тер сепух, — сказал он.

Заметив, с каким радушием отнесся их хозяин к чужому, собаки успокоились и разбрелись по своим местам.

Нежданного гостя пастух повел в шалаш, находившийся невдалеке. Там он зажег светильник, разостлал на полу толстый войлок и пригласил гостя сесть; сам же продолжал стоять, точно слуга.

— Садись и ты, добрый пастух, — сказал ему Меружан. — Гость и хозяин равны под одной кровлей. Случай завел меня в твой шалаш, и я рад, что встретил доброго человека.

— Долг хозяина прежде всего позаботиться о покое гостя, тер сепух, — ответил пастух, продолжая стоять. — С дороги человеку хочется поесть.

— Не тревожься понапрасну, — ответил гость, — что бог пошлет, тем и буду доволен. У тебя, конечно, найдется хлеба или сыру, да еще простокваши: вот и самый хороший ужин для меня. По правде говоря, я проголодался.

Внутренность шалаша напоминала четырехугольную комнату, пол которой состоял из плотно сплетенных тонких прутьев, узорчато скрепленных разноцветными тесьмами. Куполообразная же кровля была покрыта цветными толстыми холстинами. Шалаш обращал на себя внимание особой, не свойственной жилью простого пастуха красотой. Меружан с любопытством спросил у хозяина:

— Чьи стада ты пасешь?

— Княжеские, — ответил пастух с простодушной гордостью.

Меружан настолько был смущен, что быстро отвернулся, чтобы пастух не заметил этого смущения на его лице. «Княжеские» — подумал он изумленный. Он находился в шалаше своих собственных пастухов. Стада были «княжеские», то есть принадлежали его дому. Пастух, очевидно, никогда не видел в лицо своего князя; но среди его помощников может найтись такой, который узнает его. Меружан отодвинулся в темный угол шалаша и сказал:

— Убери светильник подальше или лучше повесь его снаружи. У меня болят глаза. Да и без огня скоро будет светло. Видишь, всходит луна.

Пастух исполнил желание гостя и отправился хлопотать об ужине. По-видимому, он был старшим среди пастухов; те немедленно закололи барашка, недалеко от шалаша развели огонь и принялись печь хлеб. А сам он вернулся к гостю, не желая оставлять его в одиночестве.

Меружан все еще сидел в раздумье: он сам попал в западню, по воле провидения он очутился в руках этих простодушных пастухов, которые, будучи добрыми, проявляли исключительную нетерпимость ко злу. У них господин или князь не мог быть признанным человеком, если он не шел по пути, предсказанному богом. Но Меружан любил игру судьбы и с нетерпением ждал развязки этой невеселой шутки.

— Теперь ты распорядился насчет ужина, — снова обратился он к пастуху, — можешь сесть. Как тебя зовут?

Пастух и на этот раз не осмелился сесть перед князем, устроился около входа и, особенно довольный, ответил оттуда:

— Ты спрашиваешь о моем имени, тер сепух? Нареченное мое имя Манеч, но меня все зовут Мани.

— И я тебя буду звать Мани! Так будет лучше! Скажи мне, добрый Мани, не слыхал ли ты, где находится теперь твой князь, Меружан Арцруни?

При этом имени на загорелом лице пастуха появилось угрюмое выражение, но он постарался скрыть от гостя свое волнение, сказав:

— А кто его знает, тер сепух! Тебе лучше знать, где он и что делает. Сюда, в наши горы редко доходят вести… А если и доходят, то только недобрые, ой, недобрые…

Видно было, что пастуху, почитавшему своего князя, не хотелось поносить его перед ворсиранским сепухом, чужим человеком. Он мало знал о князе, но то, что знал, было неутешительно.

Несмотря на свои шестьдесят лет, Мани выглядел бодро и свежо. В горах Васпуракана пастухи живут столетия и не стареют. Он был крупного телосложения, грубые черты лица выражали непосредственность и твердость, но глаза были непонятно печальны.