Самые прекрасные истории о любви для девочек
Шрифт:
– Доченька! Ты что там собираешься делать? – встревоженная Наталья Николаевна замолотила в дверь кулаками.
Катя открыла дверь и, не глядя на мать, сказала: «Я замерзла, хочу погреться», снова закрыла задвижку и пустила горячую воду.
Глава 5
В таких делах посредников быть не должно!
Руслан Шмаевский тоже всячески уклонялся от подготовки к Дню влюбленных. Нинуля, уставшая уговаривать его сыграть в одной из сцен Онегина, наконец отцепилась, потому что и без него желающих было достаточно. Руслана тревожила Катя Прокофьева,
Руслан все время вспоминал прикосновение Катиных губ к своим, и при этих воспоминаниях у него как-то странно теснило в груди. Странным было и то, что в тот момент он ничего необычного не почувствовал, а теперь вдруг так всерьез растревожился. Ему хотелось встретиться с Прокофьевой и поговорить. Зачем она сделала то, что сделала? Зачем поселила в нем такое беспокойство? Он обрадовался, когда столкнулся с ней в библиотеке один на один. Она же почему-то смотрела на него с презрением. Нагрубила. Это же ненормально: лезть с поцелуями, а потом грубить! Надо все-таки постараться о ней не думать.
А как не думать, если он сейчас остался совершенно один? Все, как ненормальные, репетируют сцены из «Онегина». Девчонки (если опять-таки не считать Катю) возомнили себя Татьянами Лариными: томно поджимают губки, закатывают глазки и носятся со всякими стишками. Парни тоже с ума посходили. Сочиняют какие-то «отповеди» в онегинском стиле и пишут девчонкам записки. У них в классе давно уже идет месяц влюбленных. Что к этому сможет добавить еще один жалкий день четырнадцатое февраля? И кто только придумал его праздновать? Не праздновали же раньше, и ничего! Жили – не тужили.
Мишка Ушаков тоже как-то незаметно отдалился. Он закрутил такой серьезный роман с Катиной подружкой Вероникой, что сразу почувствовал себя взрослым и здорово тертым жизнью. Руслан даже разозлился на него за это.
– Может, хватит изображать из себя плейбоя? – как-то спросил он у приятеля.
– Что бы ты в этом понимал! – возразил ему Мишка. – Плейбои – они где? В двадцать первом веке! А мы сейчас всем классом перенеслись в девятнадцатый, понял?! Не поверишь, но я чувствую себя настоящим аристократом! Практически, как «денди лондонский»! И, представь, очень хочется вызвать кого-нибудь на дуэль! Например, Панасюка из девятого «А». Воображает из себя… Хороший все-таки был обычай!
Руслан оглядел аккуратно разделенные на косой пробор и смазанные каким-то гелем ушаковские волосы и рассмеялся:
– Тоже лондонский аристократ нашелся! Денди! Ты в зеркало-то давно смотрелся?
– При чем тут зеркало?
– При том, что на твоей физиономии четко прописаны все твои рабоче-крестьянские русопятые предки до седьмого колена!
– Это ты намекаешь на то, что у меня волосы с рыжизной? – грозно спросил Ушаков.
– С рыжизной? Ну и словечко! – уже в полный голос расхохотался Шмаевский. – Какая еще рыжизна, если ты – натуральным образом рыжий! А нос – типичнейшая
– Да если хочешь знать, рыжесть – это нормальное дело для англичан! Для ирландцев, например!
– Брось, Миха! Из тебя такой же ирландец, как из меня – папа римский!
– Да?!! Ты так думаешь?! – с большой обидой в голосе проговорил Ушаков. – А некоторые девушки из нашего класса думают по-другому!
– Конечно же, это Вероника Уткина, да? – сказал Руслан и хитро подмигнул.
Это его дружеское подмигивание Ушакову абсолютно не понравилось, и он проревел:
– Если я встречаюсь с Вероникой, то, разумеется, ее и имею в виду! И ничего плохого в этом не вижу! А вот на твой породистый греко-римский нос что-то вообще никаких Вероник не находится!
– Да потому что я просто не хочу! – Шмаевский попытался сказать это как можно независимей.
– Это ты кому-нибудь другому рассказывай, только не мне! – покачал головой Мишка. – Я-то тебя знаю, как облупленного, и все, между прочим, вижу!
– И что же ты такого видишь? – насторожился Руслан.
– Я вижу, что Ирка Ракитина ходит вся несчастная и подговаривает девчонок устроить Катьке Прокофьевой бойкот!
– Бойкот? За что?
– Ирка говорит: за то, что Прокофьева чересчур выпендривается, в «Онегине» не участвует, всех презирает и воображает из себя неизвестно что. Прямо как Панасюк из девятого «А».
– Дался тебе этот Панасюк! – отмахнулся от него Шмаевский. – Ерунда какая-то…
– Ну, что касается Панасюка, то ты его просто еще не знаешь! Он еще покажет тебе свою гнусную личину! А вот Катька действительно от всех отбилась.
– Ну и что? Я тоже отбился. Не хочу участвовать в «Онегине», да и все!
– Честно говоря, мне это тоже не очень нравится, – сказал Ушаков, – но тебя можно простить, потому что ты других не презираешь, а эта Катька…
– Я думаю, что и она просто не хочет, и все, – попытался защитить Прокофьеву Шмаевский.
Мишка, как показалось Руслану, как-то излишне пристально на него посмотрел и многозначительно произнес:
– Не думаю, что все так просто, как ты хочешь представить. Но Ракитина, думаю, совсем по другому поводу начала против Катьки военные действия.
– И по какому же?
– А ты не догадываешься? – спросил Ушаков и хитро прищурил один свой голубенький глаз.
– Нет! – решительно ответил Руслан.
– Врешь, конечно, но мне некогда тут с тобой препираться. Я могу и сам сказать. Это все из-за Катьки. Все видят, что ты вдруг ни с того ни с сего положил на нее глаз. Я прямо удивляюсь! Вот ты мне как другу скажи, что ты в ней нашел? Ирка – это я понимаю! Модель! А Прокофьева? Там же смотреть не на что!
– С чего ты взял, что я на нее смотрю… – совсем растерялся Шмаевский.
– Собственными глазами видел. А еще я видел, как ты Катерину в библиотеке между стеллажами зажимал! Скажешь, нет?
– Мне просто спросить у нее надо было…
– В общем, так, Руслик! Оправдываться не стоит! Или ты мне все рассказываешь, как на духу, или конец нашей дружбе, потому что она подразумевает полное доверие и открытость, – подытожил эту часть разговора Ушаков. – Вот я же не отказываюсь от того, что у меня есть некоторые отношения с Вероникой!