Самый лучший комсомолец. Том четвертый

Смолин Павел

Ведущая в раздевалку дверь хлопнула, мы с товарищем подполковником обернулись — Витька-полуказах зашел, тоже решил освежиться, видимо. Рядовых сотрудников велено пускать, я же не настолько зазнался, чтобы в одиночестве банные процедуры принимать, пока остальные злятся и обламываются. Поздоровались, пацан пристроился к соседней от меня лейке. Продолжив процедуры, я немного смутился — пялится, зараза такая. Но эрекции, прости-господи, нету, так что может просто из любопытства? Я же типа Электроник, вот, человечность проверяет. Но пялится безбожно —

это в конце концов невежливо!

— Как жизнь? — не выдержал я.

Дядя Герман хрюкнул.

— Нормально, — смущенно буркнул Витя. — А это от пуль у тебя шрамы?

— От них, — не без облегчения подтвердил я.

Вот она разгадка — шрамы у меня довольно жуткие, и интерес к ним я понять могу.

— А пули остались? — спросил он.

— Одна есть, — подтвердил я. — Из груди вынули, дома храню, под бронестеклом на память.

— Ничего себе! — восхитился он. — А в меня пока не стреляли.

— Радоваться надо, — веско заметил дядя Герман, у которого туловище вообще хоть в музей непростой жизни сдавай — и колотые, и резаные, и рваные, и огнестрельные — все собрал.

— Согласен, — поддакнул я. — Когда стреляют — это больно и страшно, я бы, например, больше не хотел.

— Буду радоваться, — пообещал пацан.

Вроде даже искренне. Смыв с себя мыло, он свалил.

— Странный какой-то, — поделился мнением дядя Герман.

— Странный, — согласился я. — На чужбине вырос — может поэтому?

— Другие-то обычные, как у нас, — не согласился он.

— Надо будет папочку попросить — и на него, и на родителей, — решил я. — Надя у нас ценная госсобственность, и кому попало ее отдавать нельзя.

— Сваха ты, а не комсомолец! — приложил меня КГБшник.

— Одно другому не мешает, — не обиделся я.

Закрыв воду одновременно со мной, товарищ подполковник подобрал взятый с собой «макаров», мы выбрались в раздевалку, и я расстроился — полотенце пропало. Товарищ подполковник тоже это заметил и выглянул в коридор, где сидит дядя Вадим.

— Кто выходил?

— Только пацан, — ответил тот.

— Ворует, сученок, — вернувшись, поделился выводами дядя Герман.

— Может перепутал? — мне о Викторе думать плохо не хотелось.

— Тогда свое бы оставил, — резонна заметил ликвидатор, вытерся собственным и протянул мне. — Держи, если не брезгуешь.

— Я вашу медкнижку видел, заразных болячек там нет, — улыбнулся я, принимая предмет. — Спасибо.

Нарядившись в халаты — дядя Герман под свой надел кобуру — покинули раздевалку, прихватив с собой дядю Вадима.

— Придется к Витьке идти, воспитывать, — вздохнул я. — Знаете где они живут? — обернулся на КГБшников.

— Всех знаю, — заверил дядя Герман.

Поднялись на второй этаж, прошлись по коридору и постучали в дверь с номером двести семь.

Витя открыл сам, и его лицо тут же окрасилось паникой.

— Родители дома? — спросил я.

— Нет, — с преувеличенным энтузиазмом покачал он головой.

— Мы тогда зайдем, — заявил я.

Дядя Герман аккуратно

убрал пацана с пути, и мы зашли. Ого, у нас тут две комнаты! Неудивительно для дочери «личного друга товарища Громыко». Первая обставлена в японско-колхозном стиле — это когда над колченогим «антикварным» столиком в стиле барокко висит икебана, кровать застелена местным покрывалом с вышитым на нем тигром, а на стенке стоят японские сувениры вперемежку с хрусталем. Просто квинтэссенция безвкусицы! А еще — всего одна семейная фотка, и Виктору на ней года два.

— Тут родители спят? — уточнил я.

— Тут, — подтвердил пацан.

— Ты, значит, вон там, — и я направился ко второй двери.

— Туда нельзя, папа там часы собирает! — он попытался перегородить проход.

— Пока полотенце не найду — не уйду, — вздохнув, развел я руками. — Нафига оно тебе вообще?

— Я… — пацан густо покраснел.

— Онанизмом заниматься? — проявил черствость дядя Вадим.

— Я им не занимаюсь! — покраснел допрашиваемый еще сильнее.

— Точно онанизмом, — хрюкнул КГБшник.

— Дядя Вадим, я совершенно уверен, что и у вас был период подростковой мастурбации, — влез я к веселью дяди Германа. — Это совершенно нормально, — перевел взгляд на Виктора. — Если при этом не нюхают чужие предметы!

Тут тоже есть ряд нюансов, но мы о них не будем.

— Мне девочки нравятся! — оправдался пацан.

— Заходим, — надоело мне ломать комедию. — Извини, но воровство — это плохо.

Дядя Герман уже привычно отодвинул Виктора, и мы зашли.

Слева — отцовский закуток в виде простенького стола, на котором аккуратно разложены запчасти механических часов. Стационарная лупа — в наличии. На стене — фанерка с висящими на гвоздиках инструментами. Рядом — тикающий шкаф с «готовой продукцией». Сразу видно — своему хобби человек предан всей душой.

С другой стороны — узкая кровать, застеленная советским покрывалом, шкаф с книгами — мои на самом видном месте. Над кроватью — десяток моих «официальных» фотографий. Рядом — ученический стол с учебниками, тетрадками и прочим.

— Личное пространство я уважаю, — заявил я донельзя смущенному, как оказалось, фанату. — Поэтому давай полотенце, поклянись больше никогда не брать чужого, и мы уйдем без последствий.

— Сейчас, — старательно отводя наливающиеся слезами глаза, пацан подошел к кровати и приподнял матрас.

Пока он вынимал полотенце, я успел рассмотреть посвященный мне «иконостас» — еще куча фоток, открытки, розданные на «творческих вечерах» автографы — ребята уже по три штуки взять успели, «на обмен», говорят. Фанат здесь у нас не простой, а хардкорный.

Помимо целевого предмета, он так же вынул пару носков и шорты — я это все в прачечную сдавал и уже смирился с потерей. Особенно носков — они вообще имеют свойство время от времени пожираться Богом Стирки.

— И это спёр, значит, — вздохнул я и повернулся к КГБшникам. — Товарищи, можно мы с Витей наедине поговорим?