Самый лучший комсомолец. Том четвертый
Шрифт:
— Очень хорошо, Сергей! — одобрил Андрей Васильевич. — Можешь сказать об этом во время пресс-конференции — японцы оценят. Еще один наш козырь — недавний обмен претензиями представителей США и Японии в ООН.
— А что случилось? — полюбопытствовал я, догадываясь о причинах.
— Стратегический противник обнаружил в своем воздушном пространстве десяток аэростатов, собранных из японских компонентов и запущенных со стороны Японии — двигателями они не оснащены, так что расчет траектории труда не составил, — объяснил МИДовец.
— Они ведь
— Американцы тоже помнят такие прецеденты. Даже не представляю, чьих это рук дело, но нам случившееся на руку — японцы на обвинения сильно обиделись, — продемонстрировал исправно функционирующую на Родине секретность куратор.
МИД не знает! Громыко разве что — как-никак в Политбюро сидит, но делиться с подчиненными не стал. И я бы не стал — чем меньше людей о таких операциях знает, тем лучше.
— Словом — более удачного момента уже может и не представиться, — закончил речь заместитель посла.
— Задача ясна, важность осознаю, клянусь не подвести! — сев нормально, бодро отрапортовал я.
— В таком случае, — он залез в прислоненный к столу портфель, вынув оттуда две папки, которые передал Виталине. — В одной — «методичка», — улыбнулся. — Во второй — материалы для подготовки выступления в Кэйдзай Доюкай. Вас, Виталина Петровна, начиная с завтрашнего дня мы ждем на инструктаж — с десяти до четырнадцати часов вас устроит?
— Устроит, Андрей Васильевич, — подтвердила она.
Попрощавшись, покинули МИД.
— Сплавил меня, да? — фыркнула девушка по пути в Минкульт.
— Вовсе нет! — хохотнул я. — Просто делегировал душную часть подготовки — ты же секретарь, вот и облегчай мне жизнь. Если попытаюсь накосячить — ты это увидишь и вовремя остановишь. Я на тебя надеюсь, душа моя, — тепло улыбнулся Виталине.
Немного покраснев щечками, она ответила кивком и такой же улыбкой. Вот и хорошо. Прибыв в Минкульт, поднялись наверх, сели на свободную пару стульев в коридоре у приемной Министра культуры, привычно отмахнувшись от предложивших пропустить вперед подхалимов-функционеров. Мы, вообще-то, по записи, и строго по ней к Борису Николаевичу и пойдем.
За три минуты до назначенного срока к нам присоединились Аркадий и Борис Стругацкие. Впервые вижу, поэтому сильно обрадовался. Познакомились, поручкались, обменялись комплиментами.
— Скажи, Сергей, а это правда, что «Обитаемый остров» печатали в твоей личной типографии? — усевшись рядом, спросил Аркадий Натанович.
Борис поморщился, но влезать не стал.
— Слухи не врут, — подтвердил я. — Моя интеллектуальная собственность на Западе хорошо монетизируется, попросил у старших товарищей часть валюты в специальный фонд отправлять с возможностью тратить ее на созидательные проекты. Фантастику у нас уважают, поэтому в частности вы — огромный дефицит. Закупил за рубежом оборудование, бумажный комбинат поставил, теперь печатаю то, что считаю нужным.
—
— Я, пользуясь терминологией из вашего «Трудно быть богом», «лавочник», — развел я руками. — Нравится деньги зарабатывать. Но «лавочники» когда-то были прогрессивным классом и для человечества сделали объективно очень много. На купцов-меценатов и равняюсь. Не волнуйтесь, товарищи — ваши книги офигенно подпитывают бюджет Родины, которая мне рубли и начисляет. Просто частично вернул вам ваши же деньги.
— А доходы от продаж напечатанного твоей типографией тебе в карман идут? — скорчив неприятную мину, с хорошо скрываемым недовольством спросил Борис Натанович.
Да он же меня ненавидит! За что? Может подсознательно ощутил мою к нему неприязнь? Бориса понять можно — цензура объективно немало проблем Стругацким причинила, но его оголтелая антисоветчина и полная творческая импотенция после смерти Аркадия Натановича мне глубоко отвратительны. Нафиг, выкидываем из головы — более неактуально.
— Все доходы, как и от всех остальных Советских книг, уходят в бюджет СССР, — покачал я головой. — А фонд содержится чисто на мои персональные доходы. Во Владивостоке вот огромный пионерлагерь строить начинаем! — широко улыбнулся. — Нечестно же, что на Черном море у нас лагерей полно, а с той стороны — ни одного.
— Нечестно, — с улыбкой согласился Аркадий Натанович.
— Хорошо быть внуком, — уничижительно буркнул Борис Натанович.
— Очень хорошо, — спокойно подтвердил не обидевшийся я.
— Ткачев? — пропустив вперед «отработанного» функционера, выглянула в коридор секретарша Бориса Николаевича.
— В наличии! — отозвался я. — С нетерпением жду ваших новых книг, Аркадий Натанович, Борис Натанович.
Зашли в кабинет, и я обратил внимание на коробки, в которых виднелась часть ранее уставлявших кабинет вещей.
— Увольняетесь, Борис Николаевич?
— Увольняюсь, — подтвердил он. — Не тяну я эту грызню, Сережа, — грустно вздохнул. — Одни долбаные интриганы кругом, делом заниматься мешают. Еще и перемены эти тобой спровоцированные… — одернул себя и пояснил. — Но это я так, для порядка ворчу, по-стариковски — нынешнее положение дел в культуре СССР мне нравится больше прежнего.
— А кто вместо вас будет? — спросил я.
— Шолохов, — не удивил ответом он и злорадно ухмыльнулся. — Он этих паразитов быстро к ногтю прижмет!
— А вы куда работать пойдете?
— На пенсию, наверное, — пожал он плечами. — Или в твой совхоз, литературный кружок в ДК вести, — подмигнул. — Возьмешь?
— Товарища Полевого грех не взять, — улыбнулся я. — Но есть и другой вариант — я к вам из-за него и пришел.
— Меня трудоустраивать? — хохотнул он.
— Это уже жизнь коррективы внесла, — развел я руками. — Я же не знал, что вы увольняетесь. А пришел я к вам сказать, что наше телевидение — унылая и постная, извините, параша.