Самый лучший комсомолец. Том четвертый
Шрифт:
— Честная я, Сережа! И врать не умею, и обсчитывать не умею! Каждый раз недостача, из получки высчитывают! — достав из кармана платочек, промокнула глаза. — Ну и ладно — мне и полтинника за глаза, я старая, мне уже ничего не нужно. На конфеты внучатам есть — и слава богу. Мне человеком остаться важнее — всю жизнь честно жила, честной и помру! Прости меня, дуру старую, — высморкавшись, убрала платочек и мягко улыбнулась. — Ты пирожков хотел? Тебе каких? — встав со стула, засуетилась. — Эти вот с яблоками, эти — с повидлом, эти — с капустой, а тут —
— Заверните, пожалуйста, с повидлом и яблоками, — сглотнув ком, попросил я.
— Тебе сколько? — достав из-под лотка упаковочную бумагу, спросила она.
— Все, — выдавил я улыбку. — Домой едем, родных угощу.
— И правильно! — одобрила она. — Пирожки хорошие, даром что кооперативные — знакомая печет, ее племянник меня сюда на работу и взял. Он хороший, я больше все равно никому не нужна оказалась, — завернув пирожки, протянула сверток, но одернула себя. — Давай-ка еще на раз завернем, а то дождь — намокнут.
Рассчитавшись, вернулись в машину.
— Блеск и нищета СССР, б*ядь! — не удержался я. — Одним «мерс», другим — полтинник с барского плеча, за который руки целовать готовы!
— Сережа, ну нельзя! — тихо одернула Виталина доставшего пирожок меня. — Правила такие.
— И правда, — вздохнул я, убрав пирожок на место и отправив сверток на заднее сиденье. — Ну вот в чем она виновата? — пустился в рассуждения. — Всю жизнь генеральной линии партии следовала, при Хрущеве начали культ личности развенчивать, который, на минуточку, сами же придворные мудаки и выстроили, она и прониклась — если из телевизора про страшный ГУЛАГ рассказывают, значит так оно и есть — телек же врать не станет! Прочитала е*учего «Ивана Денисовича», прониклась еще сильнее — ху*ню же печатать тоже не станут! Значит Солж — хороший человек, и на убийство не способен! А тут раз — очередной сеанс переобувания в масштабах страны, а она-то уже не молодая, не поспела за сменой идеологии. Все, получай «Волчий билет». Поехали звонить, совесть буду успокаивать.
Подрулили к телефонной будке, Вилка позвонила «куда следует», «пробила» нужную инфу и продиктовала мне номер директора дома-музея А. П. Чехова.
— Директор, — трубку взяли почти сразу.
Неудивительно — обычно же секретарю звонят, этот номер, так сказать, «для своих».
— Здравствуйте, Александр Дмитриевич. Это Сергей Ткачев беспокоит, мы с вами не знакомы, к сожалению.
— Это как посмотреть, — дружелюбно ответил директор музея. — У меня дома все твои книжки есть — дочка собирает.
— Как-нибудь к вам экскурсионную группу приведу, предупрежу, книжки подпишу заодно, — пообещал я. — Я к вам, Александр Дмитриевич, извините, с просьбой.
— Чем могу? — проявил он готовность к сотрудничеству.
— У меня учительница русского и литературы была, замечательная интеллигентная женщина. Не согласилась кое в чем мелком с руководством и вылетела, — коротко объяснил я. — Теперь вот пирожками на улице торгует, в ее возрасте и с ее квалификацией это несправедливо
Точно знаю что вакансия есть — позавчера экскурсовод в Израиль уехал на ПМЖ, нового пока не нашли. КГБ знает всё!
— Найдем, — пообещал директор. — Как ее зовут?
Продиктовал ФИО и номер телефона, попросив позвонить вечером — прилавок, увы, телефоном не оборудован.
— Только так, чтобы я был не при чем, Александр Дмитриевич. Вам «легенду» придумать?
— Справимся! — хохотнул он.
— Спасибо вам огромное, — поблагодарил я и отключился.
Вернулись в машину, и Вилка спросила:
— А почему в совхоз ее не взял?
— Из чувства мести, — улыбнулся довольный добрым делом я. — Она меня за почерк ругала.
Глава 3
Вернувшись домой, закинул пирожки «дядям», сходил домой отчитаться о своем прибытии перед семьей, и, качая на коленках успешно привыкшую ко мне заново Алёнку, порадовал маму новостью:
— Дом моды нам согласовали.
— Я и не сомневалась, — отмахнулась она.
Взяв паузу, чтобы сделать «в ямку — бух!» и похихикав вместе с сестренкой, добавил:
— Мы с Виталиной сейчас кое-чего снимем — это часа на полтора-два — и я вернусь, будем платье мастерить. Завтра с утра вылет, так что нужно успеть.
— Успеть-то успеем, но может лучше выспишься? — проявила заботу родительница.
— Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы… — начал я цикл заново. — Да чего там высыпаться — и так семь часов лететь, с двумя дозаправками — в Свердловске и Владивостоке. Выспаться — за глаза. И еще пояса часовые — в семь вечера в Токио прилетим, сразу в посольство — поужинать и дальше спать. Мне так даже лучше будет. В ямку — бух!
Как мало маленьким человекам нужно для счастья! Смеющаяся Аленка вдруг замолчала и принялась кряхтеть.
— На горшок! — мама среагировала быстрее меня, отобрав сестренку и усадив какать как положено.
— Кроме того — торопиться нужно, — добавил я. — Потому что не позднее августа мы должны подать заявку на участие в Нью-Йоркском показе моды в феврале 71 года.
— Нью-Йорк?! — ахнула мама.
— А чего нам? — с улыбкой кивнул я на старающуюся на горшке Алёнку. — Делать — так по-большому.
Каламбур родным зашел «на ура». Отсмеявшись, мама спросила:
— Туда, наверное, за деньги пускают?
— За деньги, — подтвердил я. — Триста тысяч за лучшее время показов в течение всей недели…
— Долларов?! — схватилась за голову родительница.
— Сережа… — кашлянула в кулачок Эмма Карловна. — Может нам и двух дней хватит?
— Извините, Эмма Карловна, но это моя валюта и моя мама.
И как так вышло, что в этой семье только у меня хватает силы духа перечить «матриарху»? Приемная бабушка сжала губы в нитку, и слово взяла старательно давящая панику родительница: