Самый лучший комсомолец. Том четвертый
Шрифт:
— Еще! Еще! Еще! — начали скандировать они.
Нам было не жалко, поэтому повторили. Подружка выглядит нереально довольной, впитывая народную любовь.
Cледом бахнули «кьют-рок» постарше (это в моей реальности):
— Если ты захочешь обо мне сейчас узнать… [Ранетки — «О тебе»] [.
Теперь нужно замедлиться, дать ребятам отдохнуть, поэтому на помощь приходит старая добрая «гражданская лирика» в Олином исполнении:
— На стихи Роберта Рождественского! «Родина моя». Я, ты, он, она — вместе целая страна! [
— Белый танец —
Пугачева в этой реальности существует, но пока не познакомились — оно мне не надо, и песен я у нее подрезал знатно. Трудно Алле Борисовне приходится, шлягеров мало, но с набитыми той самой субстанцией людьми мне не по пути.
Взгляд зацепился за Савелия, который отверг пригласившую его девочку и вообще выглядел мрачно. На «Олю-дуру» обиделся, надо полагать. Оп, ушел. Да и фиг с ним — в лагере и по периметру охраны полно, никаких глупостей натворить не позволят. Да и что он сделает? Это в моей реальности молодежь суицидится каждый день, а среднестатистическому Советскому ребенку такая пакость и в голову не придет.
— Эту песню я посвящаю всем, кто пытался меня застрелить! — объявил я, подрубил дисторшен. — Когда потеряно все… [Animal Джаz — «Не твоя смерть»][ Слово «джаз» чисто на всякий случай заменил на «шанс» — джаз у нас до сих пор, словами Никиты Сергеевича, земля ему пухом, «музыка все-таки негритянская».
И тут же, без перерыва, полюбившиеся народу «Три полоски на кедах», сопровождая поливом из брандспойтов. Идем дальше, «Знаешь ли ты» в Олином исполнении. Следом — еще три попсятинки из будущего и КиШовский «Наблюдатель» дуэтом. [
Под конец снова немного гражданской лирики, мы с Олей откланялись и ушли. Ребята зарядили «Еще», мы вернулись и бахнули «Оля-дура», «Ведьму и осла» и «Товарища-2». Все, ивент успешно завершен, можно устало брести в отряд и падать в кровать с широченной улыбкой на лице — такие каникулы мне прямо по нраву!
Глава 22
Проснулся еще до подъема — рано лег вчера — потянулся и зевнул на затянутое тучками небо в окне. Вот и кончилась хорошая погода, но нам дождик не помеха — наоборот, добавит «пейнтбольной зарнице» зрелищности и сложности. Но мне-то чего? Я все равно не участвую — не тренировался же, мы с Олей вместо этого концерт репетировали. Зато мои корейские друзья поучаствуют — не единой командой, боже упаси, они ж тут всех разнесут, детям будет обидно, а по одному «легионеру» на советскую команду, для баланса.
— Не спится? — не открывая глаз, буркнул дядя Федя.
— Выспался, а вы завидуйте! — заявил я.
— Чего это я тебе завидовать должен? — зевнув, он сел в кровати и потянулся.
— Потому что у пожилых со сном проблемы, — пояснил я.
— Не знаю как там «пожилые», — ухмыльнулся он, почесав татуировку «за ВДВ» на левом предплечье. — Но лично я всегда сплю как младенец.
— Совесть чистая, получается, —
— Получается так, — улыбнулся он.
Поднявшись с кровати и начав одеваться, я спросил:
— А вы, если не секрет, как пришли к решению в КГБ на работу устроиться?
Дядя Федя приступил к «спецкомплексу» утренней гимнастики и ответил:
— Из армии пришел, а у меня к тому времени жена и двухгодовалый сын. На производство, уж прости за прямоту, мне не хотелось — скучно это. В журналисты да торгаши еще хуже — для первого соображалки не хавало, для второго — совести много. Оставалось в пожарники, милицию или КГБ. Бандитов ловить мне интересней показалось, чем пожары тушить, вот и сократили выборку. Поузнавал — в КГБ зарплата выше оказалась. И вот я здесь, — развел руками.
— Не жалеете?
— О чем? — фыркнул он. — Хорошая работа оказалась, интересная и Родине полезная. Двадцать один год верой и правдой, без нареканий, но с благодарностями и даже госнаградами — значит на своем месте оказался.
— На пенсию скоро?
— Через три года, — ответил он.
— Ко мне в личную службу безопасности пойдете?
— Это которой полковник «дядя Витя» командовать будет? — уточнил он.
— Да.
— Пойду, если возьмешь — всяко интереснее чем у тещи в деревне самогонку пить, — согласился он.
Ништяк, плюс один кадр.
— Наши «пенсионеры» уже товарища полковника одолевают, — поделился он инсайдом. — Что мол за служба будет, да какой конкурс, да какие справки с характеристиками нужны.
— Я бы всех взял, но столько не надо, — вздохнул я. — Надо будет регламент, должностную инструкцию и список требований к кандидатам с экзаменом составить. Но вас, дядь Федь, чисто как своего возьму.
— Вот уж спасибо! — гоготнул он.
Зашипела рация, КГБшник прервал зарядку, ответил, выслушал набор цифр и посмотрел на меня.
— Ага, — подтвердил я. — Пойдемте.
В администрацию вызывают, звонок из Москвы второй категории важности — правительственные работники высшего ранга. Категория первая — мама с папой и родной дед, категория три — силовики, четыре — все остальные.
По бледной предрассветной хмари, под начинающимся дождиком прокатились в администрацию и прошли на пункт связи, где дежурные КГБшник и «лагерная» бабушка-телефонистка выдали нам трубку и покинули закуток.
— Ткачев!
— Здравствуй, Сереженька! — раздался голос моей любимой приемной (де-факто) бабушки Фурцевой.
— Здравствуйте, Екатерина Сергеевна!
— Не разбудила?
— Нет, я после концерта вчера рано лег, как раз нечего делать было, — честно ответил я.
— Ну какой концерт отгрохал, прямо конфетка! — кинулась она меня хвалить. — И гражданская лирика, и «эксперименты», и главное ругательство Советских детей десакрализировал — по телевизору покажем и все, «дура» будут как комплимент воспринимать, — захихикала.
— Просто не хотел, чтобы Оля обижалась, — почти честно ответил я.