Самый первый Змей
Шрифт:
– А к вам я на Татьянин день прибыл. Охота мне на студентов посмотреть. Вот, помню, мы в наши годы… Старому Кривокрылычу подмешали в мясо пиритов. Так он потом три дня зеленым огнем пыхал. И не только из пасти и ноздрей! Из прочих отверстий тоже! Вот это я понимаю, студенты были…
Потом поднялся, подошел к окну и сказал:
– Своих теперь почти не встречаю. Говорят, норвежский горбатый сейчас где-то здесь. Говорят, заделался эзотериком. И даже академик какой-то академии. Опыты демонстрирует… – и рассмеялся звонким довольным
Простым людям его не углядеть: только зоркий глаз сказочника способен заметить Змея.
Змеевы страдания
Драконы, как широко известно, музыкальностью не отличаются. Симфоний не сочиняют, песен не поют, хвостом ритм не отбивают, а если и насвистывают что-то себе под нос, то крайне немелодично. Однако и в этом деле Змей наособицу ото всех отошел. То есть, конечно, сначала он думал, что такой же, как все. И вправду – слухом особым он не отличался, а голос имел вполне заурядный – скорее рев бычий, а не голос. Но вот прошло время, объявились на Руси гармошки. Тут-то Змея и прорвало.
Подкрадется, бывало, к окраине села, прислушается – где-то вечерка идет, и тальяночка играет то жалостно так, с переливами, то, наоборот, весело, с топотом и дроботушками-частушками. И тут Змей никак совладать с собой не может. Тотчас грянется он о землю, обернется добрым молодцем и идет на деревню, гулять с парнями и девками. Горланит со всеми песни, стучит каблуками без устали, и вприсядку, и с выходом, раскраснеется, разгорячится и – вроде бы нет особой охоты, а надо, раз на гулянку пришел – подвалит к какой-нибудь Марфушке или Анютке с пряниками и леденцами.
Ну, тут, конечно, деревенские сначала недобро косятся, а потом начинается:"А ты кто таков", "А давай выйдем, поговорим", "А давай на кулачки" и все в том же роде. Драться Змей не любил, но так его заводила роковая гармонь, что тут он даже и дрался. Бывало, бил. Бывало, был бит. Впрочем, после двух-трех таких посиделок местные девки замечали, что леденцы и пряники у заезжего гостя какие-то не такие – вроде и сладко, да удовольствие не то, как когда свой Федор или Семка угощают. Оно и понятно – откуда Змею настоящих сладостей взять? – морок у него один и наваждение, а не пряники. Так что девки привечать Змея перестали. А тому только того и нужно было!
Так и повелось: вечереет, почти все разошлись по домам, только романтичный гармонист да заезжий молодец все бродят по задворкам. Гармонист выводит мелодию пофигуристей, а Змей знай себе пляшет с вывертом и посвистом.
Превращенья
Грянулся Змей Горыныч оземь и оборотился пнем трухлявым. Сплюнул, насколько пень плюнуть может, грянулся оземь вдругорядь и обернулся иголкой с ниткой. Нитка суровая небеленая, длиной два аршина. Иголка же – совсем напротив – китайской ненадежной стали и с узеньким ушком. Делать нечего – грянулся оземь третий раз и стал лукошком с кислой-прекислой недозрелой
Да, что за черт! Так и шарахался Змей о землю до самого вечера. То в йо-йо перекинется, то в чучело кролика, молью траченное, то в пучок соломы, какой суворовские солдаты к левой ноге приторачивали.
Так и не стал в тот раз добрым молодцем. Видать, не его был день.
В Рождество все немного волхвы
Кроме Змея, конечно. В Рождество Змей обретается в тех странах, где йоги встречаются гораздо чаще, чем волхвы.
В Рождество Змей радуется тропическим фруктам, тропической жаре и тропической черной ночи, исполненной ярких-преярких звезд.
Правда, есть среди них одна звезда… Странная, не подчиняющаяся всеобщим звездным законам. Прочие светила благоразумно совершают свой ежегодный путь таким образом, чтобы висеть в небе постоянно на одном и том же месте. Проснулся среди ночи, вперил взор ввысь – и вот они, все до единой, известные и знакомые: и россыпь Драконьих зубов, и Старая дракониха на водопое, и Горыныч супротив Добрыни Никитича, и длинное сияющее полотно Сокровищ Великого Змея… Любуйся и радуйся!
А эта, странная звезда, появляется на небе аккурат в зимнее солнцестояние. И хотя здесь, в тропиках, солнцестояние не так заметно, как в далекой России, все-таки его Змей ни с одним другим днем не перепутает. А все потому, что на востоке в этот день расцветает теплый нежный огонек. И все крепчает, все яснеет, все остреет с каждой новой ночью, покуда аккурат за неделю до Нового Года не превращается в живой пульсирующий костер, который освещает все небо и перед которым все другие звезды бледнеют и чахнут. А потом костер так же неумолимо мягчеет, слабеет, пока вовсе не погаснет в ночь, когда прошлое уступает место грядущему.
И вот когда эта странная звезда исчезает, наконец, с небосклона, Змея начинает свербить тоска. Тоска крепнет, нарастает, и к апрелю сменяется твердой уверенностью, что пора уже встать на крыло и вернутся в Россию.
И – мне немного стыдно про это говорить, потому что я не люблю пафоса (ни ложного, ни искреннего), но все же скажу – Змей точно знает, что именно в России он найдет тот огонь, которым сияет странная звезда. Ну, и, конечно, землянику. Куда ж без нее!
Репка
Нет, врать не стану:Змей репку не сажал. Но все равно – выросла репка большая-пребольшая, сладкая-пресладкая, ароматная, аж дух захватывает. Вот у Змея и захватило дух, когда он над огородом пролетал.
"Я не я буду, – думает, – если этой репой не полакомлюсь!" Спустился вниз, обернулся Семеном-вдовьим сыном и принялся репку тянуть. А та чувствует дух змеиный – настоящую репу ведь не обманешь мороком колдовским, репа, как всякая баба, сердцем чует – и не поддается. Что делать? Позвал Змей бабу-ягу. Яга принарядилась, плат надела с цветочками и бахромой шелковой, юбку подоткнула, за могутную талию Змею уцепилась… Тянут вдвоем. Тянут-потянут, вытянуть не могут.