Самый скандальный развод
Шрифт:
Войдя в дом, я не узнала и комнату первого этажа – передо мной была берлога, где будто бы долгое время держали взаперти дикого зверя: неубранная постель с черным бельем, перевернутые стулья, журнальный столик с темно-коричневым кругом от раскаленной сковородки, разбитый термометр, скомканное покрывало на полу, оторванная занавеска... Кошмар!
– Ничего! Мы тут все уберем. Будет даже уютно, – утешила мама, перехватив мой наполненный ужасом взгляд. – Все вещи принес, Власик?
– Все.
– Спасибо тебе, зятек
– Ну уж нет! – взорвалась я. – Что вы оба себе думаете? Как я тут жить-то буду? По участку ходить невозможно – ни дорожек, ни тропинок! Земля какая-то странная – глина не глина – не поймешь что! Раз привезли меня сюда, обустраивайте мой быт, – категорично заявила я.
– Что тебе не нравится? – удивилась мама. – Все уберем и будет даже уютно.
– Нет. Маша права. Нужно что-то делать. Или дорожки проложить, или еще что-то предпринять, – наконец-то прорезался Влас. – Давайте подумаем, как выйти из этой ситуации. Пока я не увижу, что моя жена остается в нормальных человеческих условиях, я отсюда никуда не уеду, – твердо заявил он, а мама при этих словах так и просияла.
Мы сидели молча минут пять и думали.
– Я знаю, что надо делать, – и Влас порывисто встал. – Нужно привезти сюда земли и выровнять участок. Полина Петровна, где и с кем тут можно об этом договориться?
– Думаю, в райцентре. Там можно кого-нибудь найти. Это в двадцати километрах от Буреломов.
И Влас не медля ни минуты укатил в райцентр, куда мы каждую пятницу ездили на ярмарку и где в самом большом магазине, напоминающем несуразный крытый рынок, на центральной и единственной площади, торговали рыбой и обвешивали народ злобная вдовица Эльвира Ананьевна, ее полоумный сын Шурик и дочь Шурочка (вполне возможно, теперь к ним присоединился и Николай Иванович).
– Какой Власик замечательный муж и зять! – всплеснув руками, восторженно воскликнула мамаша. – Все-таки хорошо, что ты хоть раз в жизни меня послушала и вышла за него!
Она еще долго ворковала о достоинствах зятя и, надев резиновые перчатки, стала брезгливо собирать в кучу белье темно-серого, будто нависшая угрожающая своей чернотой туча перед проливным дождем, цвета, стаскивая его с кровати двумя пальцами.
– Постель разврата и греха! Фу! Как вспомню, меня трясти начинает! Мерзость!
Я принялась драить стулья губкой с дезинфицирующим моющим средством и все гадала, на каком из них сидела вдовица в черных рейтузах, соблазняя отчима, скрестив по-турецки ноги и показывая ему «танец груди».
Через полтора часа появился Влас, и тут началось нечто неописуемое. За его машиной следовало пять самосвалов с землей, из которых выпрыгнуло человек десять мужиков и все они двинулись к нашему огороду.
– Все. Я договорился. Завтра
– Что? Что? Я ничего не поняла! – кудахтала мама, выбежав на крыльцо.
– Так, – деловито проговорил загорелый мужик с кривыми зубами и расплющенным носом – он, наверное, был бригадиром. – Хозяин, добавить придется, поэл! Огород, поэл, в низине, да и земля какая-то непонятная. Что это, поэл, за грунт? Машин тридцать придется пригонять, а это шесть ездок. Поэл?
– Понял, понял, – поспешил ответить Влас. – Добавлю. Только вы сделайте все как надо и побыстрее.
Бригада удальцов-молодцов в мгновение ока повалила переднюю часть забора, и земля из каждого подъезжающего самосвала лавиной посыпалась на наш участок, а восемь мужиков лихо расшвыривали ее лопатами во все стороны. Шум стоял невероятный, и мы не слышали, как на другой стороне, у своего дома, драла глотку Нонна Федоровна. Она куда-то тащила за собой санки по песку, с привязанными к полозьям колесиками от дорожной сумки. На санях стояло два ведра, а сама Попова очень смахивала на одного из бурлаков, запечатленных на известном полотне И. Е. Репина (третий справа в первом ряду).
В конце концов она не выдержала и, с усилием передвигаясь в солдатских ботинках сорок пятого размера (стянутых в удобный момент со склада ее зятем-военнослужащим), направилась прямиком к нам.
– Чо этова вы делавать удумали? Чо-то столько смеховалов понаперло? – кричала она своим противным голосом, переходящим в визг, вывернув наизнанку ладони и обнажив гнилые, торчащие в разные стороны зубы, по своему обыкновению коверкая слова так, что сразу и не разобрать, что она хочет сказать.
– Интересно, а как вы полагаете, Нонна Федоровна, по такому участку можно передвигаться?
– И не говорикай! Полин! – деловито, с пониманием поддакнула она.
– А чего это вы везете? – поинтересовалась мамаша, заглядывая в ведра.
– Силос на Кривую улицу, подружкенке моей, Козляктнице. За это с нее литру молока возьму! А этот твоенный Теодолит приезжал вчерась с Ананьевной! – (Николая Ивановича в деревне прозвали геодезическим угломерным инструментом за его точность в расчетах построения нашего дома.)
– Да что вы?! – как ошпаренная воскликнула мамаша.
– Да, да, – с удовольствием закладывала Попова свою бывшую товарку. – Все маячили вокруг забора. Потом как перепрыгнут через ограду! Чего делали тут – не знаю.
– Вот мерзавцы!
– Ага. А чо-то Маня здесева? И кто тот вона парень-то здоровючий?
– Муж ее, – так, между делом бросила моя родительница, захлебываясь от гордости.
– Все ж таки побракалась! А это он плотит за смеховалы?
– Конечно, кто ж еще! – Гордость так и выплескивалась наружу.