Самый страшный след

Шарапов Валерий

– Внутри все так, как было в день преступления?

– Да, участковый уверяет, что никто ничего не трогал.

– Ладно, – кивнул Старцев, – это мы еще выясним у следователя из района. Продолжай.

– На полу в горнице свежие пятна крови. Повсюду следы поспешного обыска: выпотрошенный фибровый чемодан, верхняя одежда с вывернутыми карманами, с деревянных полок над столом сброшены книги. Книг, кстати, много – преобладают церковные, но имеется и классическая литература. По докладу участкового, преступники искали ключи от входной двери в церковь и от металлического

сейфа, расположенного в небольшом помещении за иконостасом.

– В церкви были?

– Да, в ней тоже побывали.

– Я так понимаю, в доме погибшего священника вы ничего интересного не обнаружили?

– Мы все тщательно осмотрели, прошарили все углы и щели, прощупали одежду – ничего, – развел руками Егоров.

Старцев вздохнул:

– Тогда валяй про церковь.

– Осмотрели ее снаружи и внутри. Стены из старого красного кирпича, кладка толстая, добротная, но с южной стороны пошли вертикальные трещины – стена стала разрушаться. Короче, ничего удивительно, что отец Илларион задумал строить новое здание. Входная дверь – добротная, металлическая, на массивных петлях, с надежным запором. Совладать с такой без ключей, да еще чтобы тихо, не получится, вот преступники и нагрянули домой к священнику.

– Где, ты сказал, находился сейф?

– Значит, так. Внутреннее пространство церкви состоит из трех помещений. Вначале попадаешь в крошечный притвор. За ним начинается просторная средняя часть с иконостасом. По центру иконостаса устроена красиво расписанная дверь – Царские врата. За дверью – алтарь, совмещенный со служебным помещением.

Старцев поморщился:

– Вася, мы не в семинарии. Давай ближе к делу: сейф находится в алтаре?

– Да, рядом со столом, накрытым шелковой скатертью.

– Вскрыт без взлома?

– Ни одной царапины – открыт ключом. Ключ остался в распахнутой дверце. Денег внутри сейфа следователи из района не обнаружили. На полках в беспорядке лежат несколько старых книг, журнал с записями о смертях и крещениях, расписки, накладные на дрова и уголь. Все помещения осмотрели, ничего ценного для следствия не обнаружили.

– Отпечатки обуви?

– Дождей давно не было, вся грязь на улице высохла, поэтому – никаких следов.

О засушливом августе в Московской области знали все. За последние две недели с неба не упало ни одной капли дождя.

Вздохнув, Иван задал последний вопрос:

– Что об убитом говорит участковый?

– Характеризует исключительно с положительной стороны. Порядочный, добросердечный, уравновешенный. Всегда чем мог помогал прихожанам.

Бросив в пыль окурок и затушив его каблуком сапога, Старцев повернулся к капитану Бойко:

– Выкладывай, Олесь, что у вас?

* * *

Олесь Бойко походил на доброго молодца из русской народной сказки: рост под два метра, белокожий, рыжеватые кудри, немереная силушка. «Кровь с молоком» – обычно говорили о таких людях.

На левой руке Олеся отсутствовали два пальца – средний и указательный, а вся ладонь и запястье пестрели мелкими шрамами. Его судьба некоторым образом повторяла нелегкий путь Старцева: фронт, ранение,

долгое лечение в госпитале, назначение в тыл. Серьезное отличие состояло лишь в том, что Иван начинал службу в пехоте, затем за живой ум и отвагу был переведен в разведку, где быстро получил офицерское звание и стал командиром взвода. Олесь же был призван на службу в тридцать седьмом году в отдельный стрелковый батальон войск НКВД, занимавшийся охраной особо важных промышленных предприятий. Полтора года провел на фронте, покуда не нарвался на ушлую немецкую ловушку.

После прорыва блокады Ленинграда в январе сорок третьего года рота НКВД, которой командовал старший лейтенант Бойко, захватила небольшой населенный пункт Никольское. В селе квартировал немецкий инженерный батальон. После боя Олесь вместе с другими офицерами осматривал брошенную противником технику и избу, где размещался штаб.

Обстановка внутри говорила о том, что гитлеровцы уносили ноги из насиженного места впопыхах и с невероятной скоростью. На вбитых в стену гвоздях висели серые офицерские шинели и фуражки с черными околышами. На столах были разложены карты, стояли чашки с еще теплым кофе. И даже функционировал телефонный аппарат.

Пнув валявшуюся на полу каску, Бойко подхватил со стола автоматический карандаш и приказал собрать карты – их следовало поскорее отправить в вышестоящий штаб.

Пока взводный собирал брошенные бумаги, Олесь с интересом рассматривал редкую вещицу – блестящий металлический карандаш с прорезью и крохотной бусинкой на боку.

Автоматические карандаши немецкого, чешского, британского, реже американского производства среди офицеров Красной армии ценились очень высоко. Легкое движение, и показавшийся из отверстия тонкий грифель готов к работе. Можно разлиновать чистый лист, чтобы написать письмо на родину или составить рапорт начальству. Можно сделать отметки на карте или заполнить наградной лист.

Грифель из отверстия тонкого носика не торчал, и старший лейтенант всячески пытался его выдвинуть. Сначала он поддел ногтем бусинку, но та не двинулась с места. Затем потряс карандаш, слушая, как внутри что-то тихо пощелкивает. После внимание привлек бакелитовый наконечник. Бойко повернул его и… в руке бахнул взрыв!

Мощности заряда миниатюрной мины-ловушки для летального исхода, разумеется, не хватило. Однако на убийство любопытного красноармейца немецкие инженеры-изобретатели и не рассчитывали. Оторвет такому ладонь – и то хорошо. Цель будет достигнута. Ведь безрукого инвалида на фронт больше не отправят.

Олесю повезло. Разорвавшийся в его руке заряд не причинил большого вреда, оторвав лишь половину среднего пальца и частично раздробив указательный. Правда, в госпитале пришлось поваляться около двух месяцев – многочисленные швы на ладони и предплечье гноились и плохо заживали.

После госпиталя молодого старлея вызвали к командиру дивизии НКВД. Тот поздравил с выздоровлением, вручил боевой орден за молниеносный штурм села Никольское и простуженным голосом проинформировал:

– Оставить тебя в дивизии не могу – заключение врачей не позволяет.