Самый жаркий день
Шрифт:
– Почему не в тепле, Николай Алексеевич?
Полковник обрядился в потертую шубу, а ноги обул в новые валенки фабричной выделки. Я же подсмотрела у местных кайсаков их одежку – теплые войлочные байпаки, как чулки надеваемые под сапоги, так что и сама не мерзла.
– Разговор у нас не то, чтобы тайный, но и слушать его раньше времени посторонним не стоит, – ответил Некрасов. – Так что прогуляемся, а я еще и удовольствие получу от сопровождения столь милой барышни. Не замерзнете ведь?
– Нет, господин полковник. День чудесный.
Мы молча шли еще с минуту, и я невольно залюбовалась покрытой льдом рекой.
– Я буду сопровождать Вас в экспедиции, – сказал вдруг Некрасов. – Не в мои годы, конечно, такие приключения, но чую, что так будет лучше.
Я хмыкнула, а полковник понял это по-своему.
– Нет, я не освещенный, и таланта Государя прошлого и нынешнего у меня нет. Ой, не делайте такие глаза, как будто я не знаю, что сие – тайна государственная. Но так получилось, что мне знать такое положено. Возможно именно поэтому мой собственный приказ – поступать по усмотрению, а я таковое вижу, исходя из имеющихся донесений и собственного опыта. Что Вы знаете о русской разведке, Александра Платоновна?
– То, что ее как будто и нет, – проворчала я.
– Верно, – Николай Алексеевич улыбнулся довольно. – Ее нет, а вот как бы и есть. Страна наша, Ваша Светлость, богоспасаема и прекрасна, но порядка в ней порой маловато. Отсюда и таинственность порой бывает избыточна. Настолько, что вредит делу. Вот Аракчеев…
– С которым мы давеча как раз обсуждали, что нет у Империи такой нужной службы. И что Бенкендорфу ее создавать тоже не следует поручать.
– Именно, – согласился полковник. – Александра Христофоровича я лично, конечно, не знаю, но мнение о нем у меня посредственное. Служака, который в усердии своем врагов внутренних выследить может, но вот внешних под носом своим не увидит. Старый граф Ростопчин куда как хватче был, но возраст…
Федора Васильевича я вспоминала с теплотой по сей день, но свою отставку он принял безропотно и укатил с дочерью Елизаветой в Крым еще в августе. Весточки от него никакой не было, да и станет ли граф посылать ее мне, тем более сюда.
– Вот и получается, что служба разведки внешней у нас как бы формально отсутствует, но определенный штат при интендантстве имеется. Сидит в главном управлении незаметный человек, которому порой фельдъегерь привозит пакет из дворца, а он в ответ отправляет. Но служение такое считается…
– Неприличным, – подсказала я.
– Именно. Не достойным звания дворянина. Удивительно, правда? Наушничать на близкого за грех не считается, а приоткрывать иностранные секреты – не благородно. Отсюда и сомнительная порой польза от меня и моих коллег. Чаю я, что изменится все в ближайшее время, Николай Павлович на нас, сирых, внимание свое уже обратил. Вот та самая переписка с дворцом в последний месяц ой как увеличилась.
– И Вы все это знаете, сидя тут, в Оренбурге? – удивилась я.
Некрасов пнул валенком комок слежавшегося снега и ответил:
– Ваши паровозы делают страну меньше, Александра Платоновна. Там, где раньше приходилось ждать месяцами, теперь за неделю можно управиться. И пакет неприметный для меня из Петербурга доставляется в удивительно короткие сроки. И от меня, соответственно. Почтовая служба в поезда мертвой
Я задумалась. Размеры России всегда были и ее благом, и бедой. Прирастая территориями, страна становилась все более неповоротливой, власть в столице зачастую просто не представляла, что делается в отдаленных губерниях. Тот же Пестель в Иркутске мог творить что угодно, как, собственно, и делал, а даже слухи о его бесчинствах в Петербург попадали или случайно, или стараниями недоброжелателей его.
Теперь же любой чиновник должен был оглядываться на строгое столичное указание, которое придет не через год, а уже завтра, доставленное по железной дороге посредством силы огня и порождаемого им пара.
– Не нравятся мне вести, которые я с юга получаю, – вдруг сменил тему разговора интендантский полковник, переводя беседу к насущному вопросу. – Кайсаки из приближенных мной привозят странные новости от хивинских границ. Что появились в ханстве люди с белой кожей, а некоторые из них приставлены к сотникам отрядов хана. Догадаетесь о цвете мундиров?
– Красные, – выплюнула я.
– Именно, – кивнул Некрасов. – И ведь хан Мухаммад продолжает выражать приверженность дружбы с Россией, но я не верю ни единому его слову или словам его посланников. Появляются здесь купцы хорезмские, первым делом передают пожелания благополучия белому хану большой страны. А вот в Багдаде у красных мундиров вроде не все так гладко, но сведения оттуда доверия вызывать не могут – слишком далеко. Но точно мне известно, что в Афганистане британские войска столкнулись с ожесточенным неприятием от тамошних правителей и многих племен. Такой вот получается компот. И через него нам надо пройти.
– Муравьев утверждает, что хивинский хан отнесется к нам, как к добрым друзьям.
Полковник сразу не ответил. Он взял меня под руку и предложил развернуться, отправившись обратно. Мы прошли мимо укутанного в тулуп Аслана и очевидно подмерзшего Григория, служивших сегодня в сопровождении. Без охраны я не оставалась даже в тысячах верст от Петербурга.
– Не верю я Николаю Николаевичу. Не то, чтобы сомневаюсь в его надежности, но он склонен уповать на сказанное слово и обещание, проникся, скажем так, гостеприимством и культурой. В голове у него… мысли разные, иногда вредные даже для его здоровья. Сведения он добыл несомненно полезные, но полагаться на его уверенность в расположении хана я не стану. Впрочем, кое-какие меры и я принял.
Я вопросительно подняла бровь, но Некрасов предпочел от ответа уйти. Что ж, захочет – расскажет. Или если время придет.
– А Нестор Ваш за дело крепко взялся.
О да! Чуть до бунта не довел и солдат, и казаков!
Господин Павлов со скуки увлекся врачеванием и устроил полный медицинский осмотр войск, от которого пришел в ужас. Больных оказалось какое-то неприемлемое количество, а поголовье вшей и клопов в расположении заставило Нестора бегать с криками об эпидемии. И каким-то образом сумел добиться приказа о всеобщем бритье наголо всех солдат и казаков. Если первые роптали, но все же экзекуции поддались, то последние принялись гонять врача нагайками. Лишиться бороды для вольного всадника явилось бы позором, так еще и уставом она была прямо предусмотрена. А вошь… «Так тоже тварь Божья, пусть живет!»