Самый жаркий день

Березняк Андрей

– Мимо!

Каторжанин проворчал что-то себе под нос и подкрутил «барана», как он назвал винт. Я почувствовала талантом, что труба чуть приподнялась на дальнем конце. Снова выстрел, и даже мне было видно, что пуля прошла мишень навылет.

– Попал! – радостно крикнул Ланжерон.

Но Мартын тихо выругался и покосился на Бондаря.

– Михайло, – тихо окликнул он столичного мазурика. – Куда?

– Кажется, правее на пядь, не разглядеть было, – ответил Бондарь. – Ваше Высокопревосходительство! Дозвольте обратиться?

Александр

Федорович нахмурился. То, что с ним посмел заговорить какой-то босяк осужденный, понравиться не могло, но и просьба скорее всего будет по делу. Теперь генерала распирало и от любопытства, и от возмущения. Первое победило.

– Ну, что ты мне поведать хочешь?

– Дозвольте зрительной трубой воспользоваться, – Бондарь являл собой аллегорию скромности, смирения и неловкости за то, что осмелился потревожить глупостью такого большого человека. – Стреляет Мартын далеко, надо помогать.

Промысловик вскочил и вытянулся по струнке, дождался кивка Ланжерона и пояснил:

– В такой дали пуля отклоняется по самым разным основаниям. Она и об воздух трется, и ветром ее сносит, и ствол каждый из себя особенный, навеска разная пороха, хотя тут патроны хороши, – Мартын поклонился мне. – И пули как близняшки, и пороху как Господь отмерил. Дозвольте Михайле присмотреться. Ружье хорошо, но характер его понять надобно.

Генерал переглянулся с Кульминым и молча протянул трубу. Бондарь поклонился и пристроился рядом с лежкой стрелка. Тот снова зарядил оружие и выстрелил.

– Пядь направо было, высотой в грудь, – сказал Михайло, внимательно следивший за мишенью.

Мартын сверкнул глазом, снова вставил патрон и нажал скобу. Даже я со своего места видела, как взорвалась «голова» мишени. Ланжерон и полковник переглянулись, и Александр Федорович несколько раз хлопнул ладонями, выражая свое восхищение результатом. А стрелок пригляделся и указал рукой на дерево, раскинувшее голые, залепленные снегом ветви шагах в восьмистах от его позиции. Кульмин недоверчиво хмыкнул, но Мартын поправил винт на прицельной трубе и приник к ней, оставив между срезом и глазом расстояние в пару пальцев. Я догадалась, что в противном случае отдачей можно получить неприятную рану.

Снова выстрел, из дула вырвался короткий сноп пламени и облако дыма, но Бондарь, лежащий чуть в стороне, крикнул:

– Попал! Как есть попал!

Генерал изумленно посмотрел на Мартына, прищурил взгляд, но высмотреть что-то в такой дали, конечно, было бы невозможно, и Ланжерон повелел подать ему коня.

– Погодите, Ваше Высокопревосходительство, – попросил добытчик. – Еще два особенных патрона.

– Навеска та же должна быть, – сказала я ему.

Оба выстрела Мартын сделал меньше чем за минуту, и здесь интересно стало уже всем. Идти через поле было бы долго, и старый казак подогнал большие сани, запряженные двойкой. Разгоряченный зрелищем Ланжерон внезапно

пригласил с собой и каторжан, которые встали на полозья, придерживаясь за борта.

В стволе молодого бука отчетливо виднелись три отверстия в размочаленной коре. Пули ушли глубоко, и достать их можно было бы только расковыряв древесину, но в результате стрельб сомневаться не приходилось.

– Как же это ты, голубчик, попадаешь-то? – спросил генерал. – Ведь едва видно это дерево.

– Наитие у меня, Ваше Высокопревосходительство, и опыт. Я с десяти лет зверя бил из таких ружей, в которых пуля болтается, пока из ствола не вылетит. Глаз у меня зоркий, вот вблизи не очень хорошо вижу, но главное, надо понимать, как пуля летит.

Военные теперь осматривали ружье, Кульмин прикладывал его к плечу, пытался целиться через трубку, и выспрашивал стрелка о его впечатлениях. Тот не скрывал, что из такого чуда ему палить прежде не приходилось, что бой у него превосходный, и легкая пуля при слабом ветре убойно полетит и на версту, и на полторы, скорее всего, но прицелиться будет невозможно, какой бы глазастый солдат не попался. И что хорошо бы было поставить зрительную трубу со стеклами вместо пустой, но от отдачи толку будет только на один выстрел. Потом внутри все линзы сместятся.

– А ведь еще бы сюда барабан добавить, как в том ружье Вашем, Александра Платоновна, – предложил Кульмин.

– Никак нельзя, Ваше Высокоблагородие, – ответил Мартын. – Замок в этом ружье хитрый, но травит все равно при выстреле. Не приведи Господи прорвется искра к остальным зарядам, бахнет так, что пол морды разворотит!

Потом подумал и добавил:

– Хотя с медными патронами можно было бы.

Все посмотрели на меня, но я лишь развела руками:

– Латунные они, но пока их делать сложно и дорого.

На обратном пути, пока лошади продирались через снег, таща загруженные сани, Ланжерон спросил Мартына:

– А это ж тебе, голубчик, обязательно товарищ нужен при стрельбе?

– С ним лучше, Ваше Высокопревосходительство. Он и про ветер подскажет, и как прицел подправить, пока я сквозь дым проморгаюсь. И скажет, что стремать пора, если беда близко, которую я не вижу. Михайло мне в помощниках уже два месяца как, разумный в этом деле. Глаз у него верный.

– Тоже стрелок?

Бондарь смутился, за него ответила я со смехом:

– Александр Федорович, у Михаила оружие – гирька на бечевке. Но пользуется он ею волшебно, а это тоже искусство особенное. У меня вот ничего не получилось. Что смотришь, Бондарь? Да, я, памятуя, как ты того негодяя огорошил, тоже хотела научиться. Представляете, господа, раз – и из рукава как молния вылетает!

– Это как же Вы, графиня, свидетелем такого «искусства» стали? – удивился генерал.

– Дело то особое было, говорить о нем не позволено. Думаю, и Бондарь не распространялся.