Самый жаркий день
Шрифт:
– Это у тебя откуда?
– Господин полковник одолжил. Который Кульмин, – ответил мазурик. – Сказал, чтобы привыкал.
– Это да, непривычно, – подхватил разговор Мартын, быстрыми движениями размазывая масло по замку. – В лесу ты один стреляешь, но с таким расстояниями помощник только на пользу.
Он жестом согнал кайсака с седла, на котором тот сидел, и устроил ложе ружья на потертой коже. Кочевники с интересом уставились и на оружие, и на деловитого солдата. В то, что можно точно выстрелить за шестьсот шагов и попасть не случайно, они не
Туркмен продолжал черкать[9] и теперь добавил к ругани жесты, наверное, обидные, но отсюда их видно было плохо. Бондарь прилег рядом со стрелком, приладил глаз к трубе и тихо сказал:
– Триста двадцать саженей, около того.
Мартын поправил винт на прицельной трубке и зарядил патрон. Кайсаки восхищенно зашептались меж собой: никогда они не видели, как это делается с казенной части.
– Ветра нет, – добавил Михайло.
Какое-то время ничего не происходило, потом охотник плавно потянул пальцем крючок.
Освобожденная пружина толкнула курок прямо на пятку иглы. Мне показалось, что я услышала, как сначала воспламенился от удара капсюль, а от него занялся порох, хотя на самом деле все это произошло одномоментно.
Молодой туркмен поперхнулся собственным ругательством и через мгновение рухнул с коня.
– В шею, вусмерть, – констатировал Бондарь.
– Значит, ближе был, целил в тулово, – ответил Мартын.
Кайсаки восторженно заорали, устроив диковинные пляски. Они хлопали солдата по плечу, а он только отмахивался и всматривался в сторону всполошившихся туркмен.
– Кто стрелял?!
К нам подбежал подпоручик, чье лицо украшали выдающиеся бакенбарды, сейчас возмущенно встопорщившиеся.
– Ваше благородие, по моему приказу, – сразу же перехватила инициативу в разговоре я. – Враг оскорблял достоинство русской армии, и я не смогла вытерпеть такую хулу. Потому и велела рядовому Мартыну…
– Иванову, – сказал тот, уже вытянувшийся вместе с Бондарем во фрунт.
Подозреваю, что Иванов он такой же, как и Петров.
– …рядовому Иванову показательно наказать обидчика. И приказ он с блеском исполнил, можете сами убедиться. Одним выстрелом за триста саженей сразил супостата.
Кайсаки за разговором следили с интересом, тем более что старый Алмат вполголоса переводил остальным. В такой ситуации поручик причинять ущерб чести русской армии не желал, тем более что и результат он мог оценить и сам. Тело туркмена отсюда было видно хорошо.
– Ваше Сиятельство, благодарю за объяснения, но впредь прошу таких приказов через голову начальства этих висельников не отдавать. Они в нашей роте, нам за них и отвечать. Впрочем, – поручик посмотрел, как к трупу туркмена подъехали два его товарища, – Мартын! Покажи-ка свою ловкость еще разок!
– Слушаюсь, Ваше благородие!
Охотник вновь устроил ружье на седле и замер. Кайсаки притихли. Мне стало смешно: разрез их глаз, казалось, позволял одновременно следить и за врагом, и за целящимся Мартыном.
Щелкнул выстрел, пороховой
– В ногу! Мазила! – крикнул следящий за стрельбой сквозь подзорную трубу Бондарь.
– Куда целил, туда и попал. Погоди ругать.
Мартын быстро зарядил новый патрон и снова направил ружье в сторону туркменов. Раненый истошно вопил, и второй бросил тело убитого, кинулся помогать еще живому. И упал, сраженный третьей пулей.
Теперь йомуды забеспокоились. Они внезапно потеряли уже троих, один из которых громко звал на помощь, и это, казалось бы, на безопасном от «урусов» расстоянии. Произошедшее еще никто не осознал, потому что еще один всадник поскакал на крик, и тоже упал с лошади, сраженный Мартыном.
– Ну ты и сука! – восхитился Бондарь.
– Р-рядовой Иванов! Прекратить бесчестие! – рявкнул поручик.
Бывшие каторжане вскочили. Туркмен продолжал вопить, но больше на помощь к нему никто не спешил. Офицер поморщился. Он теперь не знал, что делать, и я понимала его сомнения. Поступок Мартына, с одной стороны, был недостойным: он причинил страдание врагу, чтобы заманить под пули его товарищей. Только теперь раненый остался совсем беспомощный, вытащить его боятся, но не отдавать же приказ добить.
– Как ты только до такого додумался!
– Это супостаты, Ваше благородие, – спокойно, но с уставным рвением ответил охотник. – Нас они не жалеют, а теперь, может, бояться будут.
Поручик задохнулся от возмущения, но тут я положила свою ладонь на его руку, сжимающую эфес шпаги.
– Знаете, а я в чем-то согласна с ним.
– Ваше Сиятельство?
– Да, господин поручик, в самом деле. Эти туркмены воюют бесчестно, открытый бой не принимают. Поэтому не вправе ли мы использовать любые приемы? Тем более что Вам до этих дикарей?
Офицер задумался и нехотя признал, что некая доля правды в моих словах есть, но все равно такая расправа ему претит.
– Странные они все, – сказал Мартын вслед уходящему оберу. – Солдат для них – что вошь, а к врагу такое благородство.
К стыду своему, я с ним была согласна. Многие традиции офицерской чести мне казались какой-то глупостью. Истинная победа – это уничтожить противника, сохранив как можно больше жизней своих подчиненных. И то, что сотворил сейчас стрелок… да, жестоко, да, бесчестно.
Но эффективно.
Возможно, это говорит моя зародившаяся натура промышленницы, которая растет за счет дворянской чести. Слишком привыкла я считать, исходя из планируемого результата, подстраивая свои действия и решения под пользу и получение прибыли.
Но ведь война – это тот же приход и расход. Жизни своих солдат и смерти чужих, которые следует заносить в кровавый гроссбух.
Однако Мартыну ответила:
– Он офицер, из дворян.
Это объяснение вызвало лишь усмешку у каторжан. По выражению моего лица было понятно, что я жду объяснению такому скепсису, и слово взял Бондарь.