Самый жаркий день
Шрифт:
Государь вновь закрыл глаза, и я испугалась, что он снова уйдет в беспамятство, но нет, Павел Петрович потребовал помочь ему приподняться, чтобы устроиться на подушках полусидя. Выглядел он плохо, на лбу выступили капли пота, дыхание перемежалось хрипами.
– Ведаю я, друзья мои, что душа моя скоро присоединится к Свету, станет частичкой будущей битвы его с силами Мрака. Не смей реветь, – прикрикнул Император на Бакунину и зашелся кашлем. – Господом отведено мне было ровно столько, сколько ему ведомо было, да вот Платоша расстарался, продлил
Император взял в свою сухую ладонь руку Екатерины, и та, нарушив приказ господина своего, разрыдалась. Павел Петрович погладил девичьи волосы и грустно улыбнулся.
Бакунину Николай не любил никогда, но сейчас твердо кивнул. Михаил поморщился, из всех царских детей он единственный, кто с некоторой нежностью относился к своей матери, и фаворитку отца едва ли не ненавидел. Интересно, что Марии Федоровны здесь нет: то ли весть до нее еще не дошла, то ли она не сочла нужным явиться к смертному одру мужа.
– Сашка, – обратил свое внимание на меня Император. – Помоги мне.
– Нет, – я в испуге даже прикрыла рот ладошками. – Это убьет Вас, Ваше Величество!
– Дура! Я уже на пути в Свет! Делай, что должно!
Если бы не кивок Николая, наверное бы ослушалась, но в глазах будущего правителя России была твердая решимость и недвусмысленный приказ. Теперь уже я разревелась, понимая, что своим талантом приближу конец этого великого человека. Сквозь слезы скользнула в озарение и сначала осторожно, а потом со всей силы приложила Павла Петровича Светом. Прошлась по его страхам, ударив сразу по всем.
Зрачки Императора просто исчезли, он вошел в такое глубокое озарение, из которого вернуться и здоровому было бы тяжело. Воздух превратился в воду, мне постыдно захотелось сбежать, но и пошевелиться было сложно. Что-то подобное ощутили и все остальные.
– Николай! – голос Павла Петровича, казалось, заполнил всю спальню, отчего сделалось еще более жутко. – Не лобзайся с англичанами! Продолжи мое дело! Обещай!
Наследник замялся, и Император рыкнул снова, буквально придавив всех присутствующих своей волей:
– Обещай!
– Клянусь, отец!
– Федора на покой! – Ростопчин при этих словах дернулся, но в ответ ничего сказать не посмел. – Послужил верно, впору ему и отдохнуть. Дщерь его – мягкое место, будут через нее давить[2]! Аракчеева слушай, но будь готов одернуть всегда! Возгордился Лешка очень уж! Катерина! Не смей даже думать о троне! Береги Сереженьку, но не мысли о власти для него! Поняла!
– Да, мон шер, – пролепетала Бакунина.
Были, значит, у нее мысли о том, как разыграть отпрыска своего, явившегося на свет чуть больше года назад – помогла Марго. Глупо же! – никто не позволит незаконнорожденному примерить корону.
– Миша! Даже не думай!
Михаил Павлович с честными глазами замотал головой:
– Ники, Сашку Платошину выдай за Мишку! Или отправь ее в Индию с походом головой… Не пойму, – пробормотал Государь, – и так, и так правильно, а если не так, то неправильно. Не вижу. Нет! Вижу! Свет…
И это были последние слова Павла Петровича Романова, Императора Российского.
– Не хочу я на ней жениться, – вдруг возмутился Михаил.
Я с удивлением посмотрела на Великого Князя. Ужель это то, что сейчас волнует его больше всего?
– Не о том думаешь, – резко ответил Николай Павлович, Император Российский, первый таким именем нареченный. Он плакал, не стараясь сдерживаться, глядел на тело отца, отказываясь принять его смерть. – Что теперь делать?
– Продолжить дела его, Ваше Императорской Величество, – тихо ответил Ростопчин. – Много хорошего Павел Петрович сделал, многое не успел. Ваш долг теперь – нести бремя это.
– Вы нужны мне, Федор Васильевич.
– Нет, – устало махнул рукой граф. – Император свою волю дал, я не буду перечить. И устал я, Государь. Годков-то мне сколько.
– Не старый Вы еще.
Ростопчин вздохнул и не стал отвечать.
– Надо объявить, – тихо сказала я.
Николай Павлович поднялся от постели, одернул мундир и надел на лицо маску холодной невозмутимости. Он сам распахнул двери и посмотрел на людей, собравшихся в зале. Было их значительно больше, чем выгнанных покойным Императором из спальни. Невысказанный вопрос у всех был один, и был он понятен без слов.
– Павел Петрович изволил скончаться. Напоследок передал свою последнюю волю, чему свидетели все, присутствовавшие в этот скорбный миг. По его повелению и всем вам известному указу о престолонаследии, я принимаю на себя бремя правления.
По рядам пронесся встревоженный шепот. В нем чувствовалась и растерянность, и печаль, и скрытая радость, и надежда выловить что-то полезное для себя. Мне стало противно, ведь не успел еще развеяться последний вздох почившего правителя, как нашлись мерзавцы, прикидывающие свою выгоду от этого скорбного события.
– Прошу подтвердить мои слова всех, кто слышал последнюю волю моего отца. Граф Ростопчин!
– Истинно так. И в подтверждение своих слов объявляю, что ухожу в отставку со всех должностей, как и повелел в предсмертном слове Павел Петрович.
Шепот усилился, ведь падение, пусть и добровольное, главы Тайной канцелярии перевернет многое в тихих договоренностях и солидных гешефтах.
– Княгиня Бакунина!
– Подтверждаю сказанное, – мертвым голосом молвила Екатерина. – И сим заявляю, что ни я, ни ребенок мой, ни его потомки ни помыслом, ни делом не будут претендовать на царствование!
Что ж, смелости фаворитке бывшего Императора не занимать. Конечно, всем прекрасно известно о ее роли «ночной кукушки», не тайна и то, кто стал отцом ее Сергея, но вот так прилюдно объявить об этом – хватило же духу!