Самый жестокий месяц
Шрифт:
«Не дай им взять верх над тобой, Арман. Сосредоточься на расследовании, а остальное я возьму на себя».
И тогда Арман Гамаш расслабится, уверенный, что друг защитит его. Он выкинет все из головы и будет заниматься только поисками убийцы. И не увидит опасности, надвигающейся на него из длинной мрачной тени, которую сам и создал.
Гамаш уже успел осмотреть чердак, где, включив фонарик, напугал нескольких летучих мышей и себя. Он осмотрел все спальни, туалеты, стенные шкафы. Он целеустремленно прошел через затянутую паутиной гостиную с ее лепниной и большим камином и оказался в столовой.
Тут
И еще он услышал смех и разговор. Он остановился как загипнотизированный в темной столовой. Неужели дом пытается соблазнить его? Хочет, чтобы он расслабился? Опасный дом, который знает, что еда производит на него такое действие. Это странное впечатление осталось – впечатление о происходящем здесь обеде, который состоялся давным-давно и участники которого давно умерли и лежали в земле. Люди, которые когда-то были здесь счастливы. Он знал, что это игра его воображения. Всего лишь игра.
Гамаш вышел из столовой. Если в доме прятался кто-то или что-то, Гамаш знал, где его искать.
В подвале.
Он потянулся к ручке двери. Она была керамическая, холодная на ощупь. Дверь со скрипом открылась.
– Ты вернулся, – взмахом руки приветствовала Бовуара агент Лакост, игнорируя Николь. – Ну и как оно прошло?
– Вот, принес.
Он швырнул школьный ежегодник на стол и рассказал Лакост о разговоре с Хейзел и Софи.
– И что ты думаешь? – спросила Лакост, поразмыслив над тем, что сказал Бовуар. – Софи любила Мадлен или ненавидела ее?
– Не знаю. Все сложно. Может быть и так и так.
Лакост кивнула:
– Многие девочки влюбляются в зрелых женщин. Учительниц, писательниц, спортсменок. Я вот была влюблена в Хелен Келлер [54] .
Бовуар не знал, кто такая Хелен Келлер, но мысль о страстных отношения Лакост с Хелен заставила его замереть. Он представил себе потные переплетенные тела…
– Она была слепой и глухой, – сказала Лакост, достаточно хорошо знавшая Бовуара, чтобы догадаться о его реакции. – И вообще к тому времени уже умерла.
54
Хелен Адамс Келлер (1880–1968) – американская писательница, политическая активистка. Первая женщина, получившая степень бакалавра, будучи слепоглухонемой.
Это сообщение резко изменило тот образ, что возник перед его мысленным взором. Бовуар моргнул, окончательно прогоняя его.
– Какая неудача.
– И еще она была блестящим человеком.
– Но мертвым.
– Верно. И это, боюсь, сильно испортило наши отношения. Но я все еще восхищаюсь ею. Поразительная женщина. Она сказала: «Во всем есть свои чудеса, даже в темноте и безмолвии». – Тут Лакост поняла, что забылась. – Так о чем мы говорили?
– О любви, – подсказала Николь и тут же пожалела об этом.
Она хотела, чтобы они забыли о ее присутствии.
Бовуар и Лакост повернулись и удивленно посмотрели на нее: оказывается, она здесь и, оказывается, она сказала что-то полезное.
– Ты
Лакост посмотрела на нее уничижительным взглядом. Даже без отвращения. Она посмотрела так, что Николь просто исчезла.
«Темнота и безмолвие, – думала Николь. – Это не всегда так уж чудесно».
Инспектор Бовуар и агент Лакост повернулись к ней спиной и пошли прочь.
– Значит, по-твоему, для девицы возраста Софи такой сумбур в голове – это вполне нормально? – спросил Бовуар у Лакост.
– У многих так бывает. Их переполняют эмоции. Так что ее любовь к Мадлен Фавро и последующая ненависть – вещи вполне естественные. А потом она снова могла прийти в восторг от нее. Ты посмотри на отношения большинства девочек с их матерями. Я звонила в лабораторию, – сказала Лакост. – Отчет по взлому спальни будет готов только утром, но коронер отправила по электронке предварительный отчет и сказала, что заглянет сюда по пути домой. Хочет поговорить с шефом в бистро приблизительно через час.
– Где он? – спросил Бовуар.
– Все еще в старом доме Хадли.
– Один?
– Нет. Там еще и Лемье. Мне нужно поговорить с тобой кое о чем.
Она бросила взгляд в сторону Николь, которая теперь сидела за своим столом, уставившись в монитор. Наверняка играет в пасьянс, предположила Лакост.
– Почему бы нам не прогуляться? Глотнуть воздуха перед грозой, – сказал Бовуар.
– Какой грозой?
Она последовала за ним. Он открыл дверь и кивнул.
Лакост видела только голубое небо и редкие облачка. День был превосходный. Она посмотрела на Бовуара в профиль: он с мрачным выражением уставился в небо. Лакост тоже присмотрелась. И увидела это – над темным сосновым лесом на кромке холма за старым домом Хадли. Словно черный купол поднимался над горизонтом, веселый, яркий и искусственный.
– Что это?
– Гроза. За городом это более театральное зрелище. В городе за множеством зданий мы ничего толком не видим.
Он махнул рукой в сторону купола, словно любая гроза являла собой приближение чего-то злобного.
Бовуар снова натянул на себя куртку и, когда они вышли за дверь, направился к каменному мосту в сторону Трех Сосен, но Лакост замешкалась.
– Не возражаешь, если мы пойдем туда? – Она показала в противоположном направлении от деревни.
Он увидел привлекательную петляющую грунтовую дорогу, уходящую в лес. Впереди виднелись разросшиеся деревья, они чуть не касались кронами, образуя арку. Летом там будет тенистое пространство, но сейчас, ранней весной, на ветках были только почки, похожие на крохотные зеленые вспышки, и солнце легко проникало сквозь ветки. Они молча вошли в мир сладких запахов и птичьего щебета. Бовуар вспомнил слова Жиля Сандона. Деревья говорят. А еще, может быть, они поют.
Наконец Лакост уверилась, что никто, а в особенности Николь, их не услышит.
– Расскажи мне о деле Арно.
Гамаш смотрел в темноту и безмолвие. Один раз он уже побывал в этом подвале. Тогда он открыл эту дверь в разгар грозы, в темноте; в отчаянной спешке он искал похищенную женщину. Сделал шаг и провалился в никуда. Это было похоже на сбывшийся кошмар. Он пересек порог, разделявший этот мир и пустоту. Ни света, ни звезд.
И упал. Как и остальные, пришедшие с ним. В саднящую и окровавленную груду на полу внизу.