Сан-Антонио в гостях у МАКов
Шрифт:
Я ухожу от правой Долби и отвечаю прямым головой в его двустворчатый буфет. Он откидывается назад, но тотчас выпрямляется, как резиновый, и посылает ответную серию, от которой я ухожу с большим трудом. Не знаю, где его учили махаться (и отмахиваться) — в Кембридже или в Оксфорде, но его бойцовско-боксерские навыки заслуживают того, чтобы их хозяин получил лицензию профи.
Однако мне бы не хотелось схлопотать аут-нок, от шотландца, да еще в присутствии моей обворожительной болельщицы. Держись, Сан-А., ты всегда сражаешься за Францию!
Жестче,
Он получает сокрушительный удар рогом точно по месту назначения и подтверждает его воплем, странным образом напоминающим визг трамвайных тормозов на крутом спуске. Он падает. К счастью for me , он валится вперед, и я элегантно смягчаю падение серией ударов по переносице. Они сыплются с треском пуговиц от ширинки месье, просверлившего дырку в женской пляжной раздевалке.
И вот сэр Долби лежит навытяжку на асфальте, раскинув руки, в полудреме, как курортник в темных очках после солнечного удара!
— Это ужасно, — рыдает Синтия, склоняясь над ним.
Она вытаскивает свой маленький платочек, чтобы обтереть кровь с лица жениха. Затем отыскивает фляжку спиртного в бардачке его автомобиля и заставляет сделать глоток.
— Я сожалею, Синтия, — говорю, — но этот парень взбесился от ревности и оскорбил меня.
— Вы зверь, я вас ненавижу!
Я совершенно сбит с толку. Не знаю, к какой груди припасть, как говорил один младенец, в тот момент когда у кормилицы пропало молоко.
Долби приходит в сознание. Кое—как он принимает вертикальное положение, потирая лоханку.
— Дарлинг, — воркует над ним Синтия, — вы не можете показаться на вечернем приеме в таком виде, поезжайте домой, чуть позже я позвоню вам.
Он кивает своей кастрюлей с холодцом и плюхается в коляску. Когда он скрывается из виду, Синтия оборачивается ко мне.
— Извините, что я набросилась на вас, но я должна была пойти на эту маленькую хитрость, чтобы успокоить этого ревнивца. Правда, у вас это получается куда лучше, — шутит она.
Я не хочу вам морочить голову, мои дорогие, но по всему видно, что девчушка рада трепке, заданной ее жениху. Так уж устроены эти киски: мур-мур в домашней обстановке, а коготки поточить лучше на воле! Они готовы даже отдать свою мисочку с молоком, лишь бы их хозяину утерли нос.
— Неужели он так противен вам? — спрашиваю я.
Она становится серьезной.
— Поймите, Тони, я боюсь его.
— Но
— Потому что так решила тетушка Дафни. А причина тому — эти проклятые деньги. Ведь они нигде не имеют такого значения, как в Шотландии.
— Господи, да вы же совершеннолетняя! Если этот тип вам не нравится...
— Да, он мне противен, и, поверьте, я всячески оттягиваю свадьбу; но моя тетушка очень упряма, а я ей обязана всем. У меня нет состояния и...
Все ясно. Красотка Синтия не хочет лишиться наследства.
— Мое бедное дитя, — шепчу я.
Она прижимается ко мне, трепеща, как ромашка под вечерним ветерком (не удивляйтесь, у меня поэтический перерыв), и мне не остается ничего другого, как пересчитать ее лепестки кончиком моего жальца. У нее их тридцать два. Не всякий может этим похвастать.
— После обеда, — предлагаю я, — приходите ко мне в апартаменты.
ГЛАВА IX,
в которой я продолжаю с точностью исполнять действия, заявленные в названии предыдущей главы (Просто мне надо было отлучиться по малой нужде (авт.))
Берю неотразим в своей белоснежной куртке с черной бабочкой, в черных брюках и белых перчатках.
Свежевыбрит, тут моя заслуга. Волосы на балде тщательно прилизаны, на лице играет свежий румянец. Он как будто сошел со страниц журнала «Бычья мода»! Просто удивительно, как ему идет эта униформа. И мгновенно он смирился с необходимостью играть роль лакея. Это ему даже нравится, судя по тому, с каким удовольствием он рассматривает себя в зеркалах.
Я провожу с ним генеральную репетицию.
— Итак, ты все усек, Толстый? Дамы в первую очередь.
— Ясно! Ты думаешь, что я остолоп?
Я опускаю утвердительный ответ и продолжаю:
— Когда ты наливаейгь вино, не усердствуй, ты наливаешь не себе, понятно?
— По полстакашка, в щадящем режиме... Ты уже говорил об этом, — протестует Мамонт.
Он нежно вытягивает волоски из ушных раковин, заплетает в косички и прячет обратно.
— Если бы Берта увидела меня, племяш, она бы обалдела!
Потом неожиданно говорит:
— Кстати, что хочу тебе сказать, Сан-А. Пока ты обнюхивал висковарню, я кое-что вынюхал в замке.
Его физиономия излишне благовоспитанного джентльмена принимает загадочное выражение.
— И я засек подозрительную штученцию.
— Какую?
— Ну так вот! Представь себе, что Майпузерн доставил старушкину вагонетку к двери в самом конце главного большого коридора.
— Ну и что?
— Погоди. Если ты заметил, обычно, когда он вывозит ее куда—либо, то остается при ней. А там наоборот, как только он допер ее до дверюги, старая вытащила ключ из своей жилетки и сама открыла дверь. Она вкатилась внутрь, а Майзадерн слинял. Матушка Каталка закрылась на ключ и сама подогнала колымагу к писбюро.