Сан-Блас. Избранное
Шрифт:
Оба преследователя стояли теперь молча друг против друга и тяжело дышали. В это же мгновение со стороны улицы послышался быстро удаляющейся лошадиный топот.
— Матерь Божия! Какой же я болван! — воскликнул синьор Паоло.
Дон Косме бросил на него неопределенный взгляд, отнюдь не отрицающий правильности последнего суждения.
— И как я только сразу не догадался, когда этот проклятый конюх, точно из-под земли, вырос передо мной… Обыкновенно ваши слуги не отличаются таким усердием… Эх, ворона вы старая!..
— Сеньор!..
— Да что сеньор! — досадливо махнул рукой Паталоцци и с внезапно вспыхнувшей яростью
Но тут уж, наконец, дон Косме пришел в себя и со всех ног бросился к конюшням.
Прошло, однако, немало времени, пока им удалось начать свою погоню: уздечки оказывались исчезнувшими неведомо куда; седельные подпруги зачем-то были отстегнуты от седел, а лошади, точно с намереньем, пугливо косились на пеонов и — то и дело — старались вырваться у них из рук. После получаса бесцельных криков и энергичной ругани кое-как преодолели все препятствия, — и маленькая кавалькада вихрем вылетела из ворот… Совершенно ясные следы красноречиво указывали направление, которого надобно было держаться, и потому никаких сомнений возникнуть не могло…
V.
С головокружительной быстротой мчались лошади, давно уже оставив позади себя последние дома окраин, и с каждым шагом все дальше углублялись в роскошную долину Арекипы… У асиенды Паталоцци, где к ним присоединились еще несколько слуг покинутого жениха, ненадолго остановились, после чего погоня возобновилась с удвоенной энергией… Еще два-три часа такой же адской скачки, — и, наконец, преследователи заметили далеко впереди себя две темных точки, быстро подвигавшихся по направлению к лесу, который пушистой бахромой чернел на самом горизонте. Было очевидно, что от погони им не уйти, но покамест их отделяло от нее такое расстояние, что самый чуткий слух не мог бы разобрать немногих слов, которыми обменивались преследуемые.
— Боже мой!.. Энрико, они уж близко, — мы погибли!..
— Еще несколько минут… Скорей, скорей!..
— Но я не могу… «Кэридо» захромал и не добежит до леса…
— Пять-шесть минут выдержит…
— Быть может… Я падаю, Энрико!.. — Я па… — и шум тяжелого падения заглушил последние слова. Благородное животное, со сломанной ногой, лежало неподвижно на земле, а подле него стояла девушка, поднявшаяся на ноги в одно мгновение с тем, как ее спутник соскочил с седла.
— Да, сломана, — пробормотал молодой человек после беглого осмотра ноги упавшего коня. — Но ничего, — мой выдержит обоих…
Он сделал быстрое движение к своей лошади, но тотчас же остановился… Три или четыре всадника, опередив остальных, воспользовались задержкой беглецов и теперь уже были шагах в двухстах от них… В такие мгновения мысль работает с горячечной быстротой и, повинуясь голосу инстинкта, Энрико мгновенно сорвал с седла винтовку и опустился на одно колено.
Два сухих, коротких выстрела точно слились друг с другом…
— Скорей, Розита! — воскликнул он. — Садись за мной. Держись покрепче, — и, пока всадники, остановив своих лошадей на всем скаку, подымали раненого товарища и высвобождали из-под убитого коня другого, — беглецы опять помчались…
Но вот и лес… Со всех сторон сплошной стеной поднялись густые папоротники и бромелии, а стук копыт совсем был заглушен ковром густой травы.
Вода этих озер, ярко горящая на солнце, когда оно прорвется сквозь купол окружающих дерев, у берегов всегда покрыта густо сплетенной листвой разноцветных водорослей, по которым мелькают белые цветы огромных ненюфар и морских лилий. А неподалеку от берегов кое-где рассыпаны бутоны еще не распустившихся раффлезий, похожие на кочни невероятной величины капусты, а иногда, как колоссальный снежный ком, на яркой зелени белеет и сам этот царственный цветок, самый большой в мире, не знающий соперников нигде.
Пять колоссальных мясистых лепестков, немного загнутых наружу, ложатся прямо на роскошную траву и, благодаря контрасту, кажутся совсем белыми, имея, на самом деле, такой же цвет, как кожа человека, а вогнутая середина и выпуклое кольцо, окаймляющее дно цветка, точно сочатся свежей кровью…
Перед одним из этих цветков, уже готовым распуститься, но с еще неопустившимися лепестками, остановилась теперь измученная лошадь… Сначала благородное животное, казалось, и не почувствовало двойной тяжести на своем хребте и с прежней скоростью продолжало мчаться все дальше и дальше от того места, где погиб его товарищ; но гладкая равнина скоро кончилась, а почва все гуще покрывалась древесными корнями, невидными в траве, — и быстрый бег замедлился.
Еще два-три перепрыгнутых ручья, — и после них покрытый пеной конь стал вздрагивать всем мускулистым телом… Продолжать скачку было невозможно, — в этом не сомневались оба беглеца. Они остановились…
VI.
Девушка молчала, подавленная сознанием безвыходности положения, а ее спутник, бормоча проклятия, как затравленный шакал, дико осматривался по сторонам. Быть может, это был слуховой обман, но им казалось, что издали уж доносился шум приближавшейся погони. Молодой человек побледнел, но мгновенно успокоился и, вынув из кобур оба револьвера, подошел к Розите и остановился рядом с ней… Но в эту минуту его взгляд опять упал на яйцевидную, полураспустившуюся раффлезию.
В черных глазах Энрико вспыхнул огонь вдруг пробудившейся надежды…
— Скорей, Розита! Скорей! — воскликнул он, бросаясь к этому цветку и отодвигая в сторону один из лепестков.
Объяснений не нужно было. Девушка быстро подошла к цветку и, мужественно преодолевая отвращение к тяжелому запаху, который он издавал, опустилась на колени и скрылась за оболочкой лепестков. Через секунду последний из них присоединился к четырем другим.
Энрико опять вскочил на лошадь и со всей скоростью, на какую она теперь была способна, помчался дальше, к асиенде своего друга, Хосе Чараля, где он мог найти десять-двенадцать человек и с ними снова возвратиться, не опасаясь больше ни синьора Паталоцци, ни его людей…