Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной

Дюма-отец Александр

Адмирал, одетый в парадный мундир, вошел, как всегда, с достоинством и спокойно; благодаря своему высокому положению члены этой семьи уже четыре столетия соприкасались с монархами всех династий — анжуйской, арагонской, испанской, — последовательно занимавшими неаполитанский престол. Аристократизм сочетался в адмирале с утонченной вежливостью — образцом ее явился его двойной отказ, за себя и за племянницу, которым он ответил королеве на приглашение принять участие в торжествах, устроенных неаполитанским двором в честь Нельсона.

Такая

изысканная учтивость, от кого бы она ни исходила, всегда несколько стесняла Фердинанда, которому тонкое обхождение было не слишком свойственно. Поэтому, когда он увидел, что адмирал почтительно остановился в нескольких шагах от него и, соответственно этикету, выжидает, пока король первый не заговорит с ним, он не нашел ничего лучше, как сразу же начать с упрека:

— А, вот и вы, господин адмирал! Говорят, вы очень настойчиво выражали желание меня видеть?

— Это правда, государь, — отвечал адмирал, кланяясь, — мне казалось, что я должен как можно скорее добиться чести быть принятым вашим величеством.

— Понимаю, что вас ко мне привело, — сказал король.

— Тем лучше для меня, государь, — отвечал Караччоло. — Значит, ваше величество по заслугам оценивает мою преданность.

— Ну да, вы пришли, чтобы поговорить об этом негоднике, о Николино, вашем племяннике, не так ли? Он впутался, оказывается, в скверную историю, ведь речь идет не более не менее как о государственной измене. Но предупреждаю: любое заступничество, даже ваше, окажется бесполезным и его судьбу решит только правосудие.

По суровому лицу адмирала пробежала улыбка.

— Ваше величество заблуждается, — возразил он. — В дни великих политических катастроф мелкие семейные невзгоды меркнут. Я не знаю и не хочу знать, чем провинился мой племянник; если он невиновен, то это выяснится в ходе следствия, как выяснилась невиновность кавалера Медичи, герцога де Кассано, Марио Пагано и многих других обвиняемых, так что после трехлетнего заключения пришлось вернуть им свободу. Если племянник виновен, пусть правосудие скажет свое слово. Николино знатного происхождения; он будет иметь право на отсечение головы, а меч — вашему величеству это известно — оружие столь благородное, что даже в руках палача оно не позорит тех, на кого обрушивается.

— Но в таком случае, раз вы явились не затем, чтобы похлопотать за племянника, для чего же вы пришли? — сказал король, несколько удивленный простым, спокойным и полным достоинства тоном адмирала, ибо ему самому такой тон был чужд.

— Я пришел поговорить о вас, государь, и о королевстве.

— Ах, вот как, вы хотите что-то мне посоветовать?

— Если ваше величество окажет мне честь узнать мое мнение, — отвечал Караччоло, почтительно склонив голову, — я буду горд и счастлив предоставить мой слабый опыт в ваше распоряжение. В противном же случае я ограничусь тем, что предложу вашему величеству свою жизнь и жизнь

доблестных моряков, которыми имею счастье командовать.

Король рад был бы поводу разгневаться, но перед лицом такой скромности и такой почтительности у него не оказалось для этого ни малейшего основания.

— Гм-гм! — буркнул он и, помолчав две-три секунды, сказал: — Ну что ж, адмирал, говорите.

Фердинанд уже обернулся к Караччоло, готовый выслушать его, но тут в дверях приемной появился лакей. Он подошел к королю и тихо шепнул ему несколько слов, которых Караччоло не слышал, да и не пытался услышать.

— Вот как? — удивился король. — И он здесь?

— Здесь, ваше величество. Он говорит, что третьего дня, в Казерте, ваше величество сказали ему, что вам надо с ним переговорить.

— Да, правда.

И, обращаясь к Караччоло, король спросил:

— То, что вы собираетесь сообщить мне, можно сказать при свидетеле?

— Хоть перед всем светом, государь.

— В таком случае просите, — сказал Фердинанд лакею и добавил, обращаясь к Караччоло: — Тем более что желающий войти — друг; более чем друг — союзник. Это прославленный адмирал Нельсон.

Дверь распахнулась, и лакей торжественно провозгласил:

— Лорд Горацио Нельсон Нильский, барон Бёрнем-Торпский, герцог Бронте!

При перечислении этих титулов по губам Караччоло скользнула легкая улыбка, не лишенная горечи.

Нельсон вошел; он не знал, кто находится у короля; устремив свой серый глаз на того, кто прежде его оказался в королевском кабинете, он узнал адмирала Караччоло.

— Представлять вас друг другу, господа, нет надобности, — сказал Фердинанд. — Вы знакомы.

— Со времени Тулона, государь, — заметил Нельсон.

— А я имею честь знать вас, сударь, с более ранних пор, — отвечал Караччоло с обычной изысканной учтивостью, — я знаю вас с того дня, когда вы у берегов Канады воевали на бриге с четырьмя французскими фрегатами и ускользнули от них, проведя свой корабль по проливу, который дотоле считался непроходимым. Это было, если не ошибаюсь, в тысяча семьсот восемьдесят шестом году, то есть двенадцать лет тому назад.

Нельсон поклонился. Суровому моряку тоже был непривычен такой слог.

— Милорд, — сказал король, — адмирал Караччоло пришел, чтобы посоветовать мне кое-что относительно положения, в каком мы оказались. Вам оно хорошо известно. Садитесь и послушайте, что скажет адмирал; когда он выскажется, вы ответите ему, если захотите что-нибудь возразить. Но предупреждаю заранее: я буду рад, если двое таких выдающихся и столь искушенных в военном искусстве мужей окажутся одного и того же мнения.

— Если милорд, в чем я не сомневаюсь, истинный друг королевства, — начал Караччоло, — я уверен, что в наших взглядах могут обнаружиться лишь мелкие расхождения, которые не помешают нам быть согласными в основном.