Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной
Шрифт:
Сердце Луизы сжалось — она сама не понимала почему.
По выражению ее лица кавалер понял, что в ее сердце царит смятение. Губы ее дрожали, глаза были полузакрыты.
— Так вот, слушай внимательно, дитя мое, — произнес кавалер с отеческой нежностью, как порою говорил с нею. — Принц мне сказал: «Кавалер, вы единственный мой друг, единственный, с кем мне действительно приятно беседовать; всеми моими скромными познаниями я обязан вам; все, что придает мне некоторую ценность, исходит от вас; один только человек может помочь мне перенести изгнание — это вы, кавалер.
По всему телу Луизы пробежала дрожь.
— А что вы ему ответили, друг мой? — спросила она дрожащим голосом.
— Я сжалился над королевским горем, над этой слабостью в могуществе, над принцем, в изгнании теряющим друга, над наследником престола, лишенным поддержки, как потом, быть может, лишится короны, — я обещал.
Луиза вновь содрогнулась; это не ускользнуло от кавалера, ведь он держал ее за руки.
— Но пойми, Луиза, — продолжал он с живостью, — я дал обещание только за себя, оно никого другого ни к чему не обязывает; ты далека от двора, при котором пренебрегла занять подобающее тебе место, и потому у тебя нет никакого долга по отношению к кому бы то ни было.
— Вы так считаете, друг мой?
— Считаю; поэтому ты, любимое дитя мое, вольна не уезжать из Неаполя, не покидать дом, который любишь, сад, где играла и резвилась ребенком, — словом, тот небольшой уголок земли, где за семнадцать лет у тебя накопилось немало воспоминаний… подумать только, ведь уже семнадцать лет, как ты здесь и радуешь меня своим присутствием! Мне все кажется, что ты здесь появилась только вчера.
Кавалер вздохнул.
Луиза ничего не ответила. Он продолжал:
— Герцогиня Фуско, изгнанная королевой, вернется, как только королева уедет. Значит, рядом с тобой будет такой друг, что я смогу столь же мало тревожиться за тебя, как если бы тебя опекала твоя мать. Через две недели французы будут в Неаполе, но тебе нечего опасаться французов. Я долго жил среди них и хорошо их знаю. Они несут моей родине блага, которыми, к сожалению, не наделили ее наши монархи: прогресс, свободу, разум. Все мои друзья, а следовательно, и твои — патриоты. Тебе нечего страшиться революции, никакие преследования тебе не угрожают.
— Значит, друг мой, вы думаете, что я могу счастливо жить без вас? — спросила Луиза.
— Женщина твоего возраста не может тосковать по такому мужу, как я, — сказал Сан Феличе со вздохом.
— Но даже если допустить, что это так, разве вы, друг мой, можете жить без меня?
Сан Феличе опустил голову.
— Вы боитесь, что мне будет недоставать этого дома, сада, этого уголка земли, — продолжала Луиза. — А вам разве не будет недоставать меня самой? Если наша совместная жизнь, которой вот уже семнадцать лет, вдруг оборвется, разве для вас не оборвется нечто привычное, даже необходимое?
Сан Феличе молчал.
— Если вы не желаете расстаться с принцем, который всего лишь ваш друг, — продолжала Луиза глухим голосом, — то как же можете вы предлагать мне расстаться с вами, с тем, кто одновременно и отец мой и друг, с тем, кто развил мой
Сан Феличе вздохнул.
— Словом, неужели, обещая принцу последовать за ним, вы подумали, что я не последую за вами?
Из глаз кавалера на руку Луизы скатилась слеза.
— Если вы так подумали, то напрасно, — продолжала она, ласково и грустно покачав головой. — Отец, умирая, соединил нас, Господь благословил наш союз; только смерть разлучит нас. Я поеду с вами, друг мой.
Сан Феличе порывисто поднял голову, лицо его сияло счастьем, и теперь уже слезинка Луизы скатилась на руку ее мужа.
— Значит, ты любишь меня? Благословение Господне! Ты меня любишь? — воскликнул кавалер.
— Отец мой, вы проявили неблагодарность, — сказала Луиза, — просите у своей дочери прощения.
Сан Феличе бросился на колени, покрывая руки Луизы поцелуями, в то время как она, возведя глаза к небу, прошептала про себя:
«Боже мой, если бы я поступила иначе, разве не стала бы я недостойной их обоих?»
LXVII
ДВА АДМИРАЛА
Сообщая кавалеру Сан Феличе о том, что отъезд королевской семьи — дело решенное, принц Франческо считал, что говорит от имени отца и матери; на самом же деле он говорил только от имени матери. Было решено бежать во что бы то ни стало. Но король, видя преданность народа, заколебался, как ни был он слеп — или, вернее именно вследствие этой слепоты. Слыша клятвы ста тысяч человек в том, что все они вплоть до последнего готовы умереть ради него, Фердинанд вернулся к мысли защитить столицу, положившись вместо малодушной армии на мужественный народ, так пылко предлагающий себя в жертву.
Встав утром 11 декабря, то есть на другой день после невероятного триумфа, который мы попытались описать нашим читателям, еще не приняв окончательного решения, но склоняясь скорее к сопротивлению, чем к бегству, король узнал, что адмирал Франческо Караччоло уже полчаса ожидает в приемной выхода его величества.
Под влиянием королевы Фердинанд невзлюбил адмирала, однако не мог не уважать его за исключительную храбрость, выказанную им во многих стычках с берберийцами, за ловкость, с какою он вывел свой фрегат «Минерва» из тулонской гавани, когда город был отбит Бонапартом у англичан, за хладнокровие, с каким Караччоло защищал другие корабли, — да, пострадавшие от шторма и поврежденные снарядами, — но которые он, как бы то ни было, все до одного привел в гавань, за что и получил чин адмирала.
В первых главах нашего повествования говорилось о том, по каким причинам королева была недовольна адмиралом. Вскоре Каролине, со свойственной ей ловкостью, удалось восстановить против него короля.
Фердинанд подумал, что адмирал явился просить о снисхождении к его племяннику Николино, и был очень доволен, что из-за ложного положения, в которое поставил себя один из членов его семьи, Караччоло теперь вполне у него в руках. Горя желанием досадить адмиралу, Фердинанд приказал немедленно впустить его.