Сан-Феличе. Книга вторая

Дюма-отец Александр

Сальвато схватил Луизу в объятия, увлек ее к свету, насильно раскрыл ее сжатую в кулак руку и тоже не удержался от возгласа удивления: линию жизни на ладони молодой женщины рассекала пятиконечная звездочка величиной с чечевичное зерно, с легко различимыми расходящимися лучами.

— Нанно, — проговорил молодой человек, — я знаю, ты нам друг; когда я был еще свободен в своих действиях и мог покинуть Неаполь, я предлагал Луизе увезти ее в Ка-пуа, в Гаэту, даже в Рим. Но сегодня слишком поздно: моя жизнь связана с судьбою Неаполя.

— Потому я и пришла, — ответила колдунья. —

Ибо то, чего уже не можешь сделать ты, еще могу сделать я.

— Не понимаю, — произнес Сальвато.

— А ведь это так просто. Я возьму Луизу с собой и уведу ее на север, туда, где нет опасности.

— А как ты ее уведешь?

Нанно откинула полу своего длинного плаща и показала сверток, который держала в руке.

— Здесь у меня полный костюм крестьянки из Маиды, — сказала она. — В албанской одежде никто не узнает супругу кавалера Сан Феличе, для всех она будет моей дочерью. Старую Нанно все знают, и ни республиканцы, ни санфедисты никого не заподозрят в дочери албанской колдуньи.

Сальвато взглянул на Луизу.

— Ты слышишь, милая? — спросил он.

Но тут подошел Микеле, до тех пор державшийся в тени у дверей, и упал перед Луизой на колени.

— Умоляю тебя, сестрица, прислушайся к словам Нанно. До сих пор все ее предсказания сбывались. Она предсказала мне, что из лаццароне я сделаюсь полковником, и вот, вопреки всякой вероятности, я им сделался. Осталась дурная часть предсказания, и, может статься, она тоже сбудется. Тебе она обещала, что красивый молодой человек

будет ранен под твоими окнами, — так оно и случилось; она говорила, что ты полюбишь его, — и ты его полюбила; она предсказала, что эта любовь погубит тебя, — и она тебя губит, потому что из любви к нему ты отказываешься бежать. Послушайся Нанно, Луиза! Ты не мужчина, бегство для тебя не позор. А мы должны остаться здесь и драться — мы и будем драться. Если мы оба выживем, то найдем тебя, если спасется один, к тебе придет один. Я прекрасно понимаю, что, если приду я, это не заменит тебе Сальвато, но это куда как сомнительно: ведь никакое предсказание не обрекает Сальвато на смерть, а я обречен. Когда только что колдунья велела тебе посмотреть на твою ладонь, бедная моя Луиза, я невольно взглянул на свою. Звезда по-прежнему видна на ней, и куда яснее, чем в день предсказания, восемь месяцев тому назад. Переодевайся же, милая сестрица, ты ведь знаешь, какой хорошенькой выглядела ты в платье Ассунты.

— Увы, — прошептала Луиза, — каким сладостным был тот вечер, когда я надела это платье! Боже мой, как далеко ушло от нас это время!

— Оно может вернуться, если ты захочешь, сестрица, надо лишь набраться мужества и расстаться с Сальвато.

— Никогда! Никогда! — шептала Луиза, обвив руками шею молодого человека. — Жить вместе с ним или вместе умереть!

— Конечно, вместе жить или вместе умереть было бы прекрасно, — настаивал Микеле, — но кто тебе сказал, что, оставаясь в городе, ты будешь жить вместе с ним или умрешь вместе с ним? В тебе говорит только твое желание и порожденная им надежда. Предположим, что ты не уедешь, разве ты останешься именно здесь?

— Нет, нет! — вскричал Сальвато. — Я увезу

ее в Кастель Нуово. Знаю, замок Сант'Эльмо был бы надежнее, но после того, что произошло между мною и Межаном, я больше ему не доверяю.

— А что станете делать вы, препроводив ее в Кастель Нуово?

— Стану во главе моих калабрийцев и буду драться.

— Вот видите, господин Сальвато, вы не будете жить вместе с нею и можете умереть далеко от нее.

— Слышишь, Луиза, все может получиться именно так, как говорит Микеле.

— Ну и что же? Какое имеет значение, умрешь ты рядом со мной или далеко от меня? Ты ведь знаешь: если ты умрешь, умру и я.

— А имеешь ли ты право умирать теперь, когда умрешь не одна? — возразил Сальвато по-английски.

— О друг мой, друг мой! — шепнула Луиза, пряча голову у него на груди. В эту минуту, с улыбкой злого ангела на устах, вошла Джованнина.

— Письмо для госпожи от господина Андреа Беккера, — объявила она. Луиза задрожала, словно увидела перед собой призрак самого Андреа. Сальвато с удивлением взглянул на нее.

Микеле встал и повел глазами в сторону двери.

В дверях возникла фигура кассира Клагмана. Сан Феличе хорошо знала его: обычно именно он приносил ей проценты с денег, помещенных ею, вернее, кавалером, ее мужем, в банке Беккеров.

Сейчас он принес письма для Луизы, и не одно, а целых два.

Вероятно, их следовало прочесть одно за другим, ибо посланный протянул ей одно письмо и сделал знак, чтобы она читала его прежде, чем он отдаст второе.

В первом содержался печатный оттиск циркуляра, обращенного ко всем кредиторам банкирского дома Беккеров и составленный, как мы помним, в следующих выражениях:

«Владельцы банкирского дома Беккер из Неаполя имеют честь предупредить всех лиц, с коими они состоят в деловых отношениях, в частности тех, кто мог бы предъявить им какие-нибудь долговые требования, что вследствие смертного приговора владельцам банка, вышеназванный банк начнет ликвидацию дел с завтрашнего дня, 13 июня, то есть со дня их казни.

Срок ликвидации определен в один месяц.

Выплаты будут производиться безотлагательно.

Неаполь, 12 июня 1799 года.

Андреа Беккер».

По мере того как Луиза читала вслух это мрачное послание, голос все больше изменял ей, а при словах «вследствие смертного приговора владельцам банка» бумага выскользнула из ее дрожащей руки, и дыхание у нее перехватило.

Зарыдав, она бросилась на шею Сальвато; он крепко прижал ее к груди, а Микеле тем временем поднял бумагу и прочитал ее от первой до последней строки.

Затем воцарилось мучительное молчание.

Но Клагман прервал его.

— Сударыня, — сказал он, — прочитанная вами бумага — это циркуляр, адресованный всем; но я принес еще одно письмо от Андреа Беккера — оно адресовано лично вам и содержит его последнюю волю.

Сальвато разжал объятия, чтобы Луиза могла взять это завещание молодого Беккера. Она протянула руку, взяла письмо, потом нераспечатанным передала его Сальвато.

— Читай, — проговорила она.

Первым побуждением молодого человека было мягко отстранить ее руку, но Луиза настаивала: